Сумасшедший декабрь

Глаза постоянно на мокром месте. Мне так плохо, но разрыдаться и нареветься от души тоже не могу. Я уже несколько часов в каком-то пограничном состоянии. Грудную клетку сдавливает все больше и больше. Дышать трудно. Господи, как же мало воздуха.

Десять лет жизни летят в черту.

Не хочу его видеть.

Просто пусть исчезнет из моей жизни навсегда. Не хочу разговаривать, выяснять отношения и что-то решать. Я не умею скандалить. И не хочу.

Поднимаюсь с тумбы, заглядываю в зеркало. Губы до сих пор красные от поцелуев. Не знаю, что чувствую к этому парню. Просто все его порывы в мою сторону сейчас кажутся очень честными и открытыми, в отличие от мужа, которому я доверяла всю жизнь.

Беру пакет с кроликом для Эльки. Прячу его в верхней полке в прихожей. Там она его не найдет. Иду на кухню.

Свекровь моет посуду, на столе на противне остывают пирожки. Элька на диване повторяет стих.

— Мама пришла! — довольно улыбается. Целую дочь в макушку, сажусь с ней рядом. Обнимаемся. — А бабушка пирожки испекла, с картошкой, с капустой и с яблоками. — Я помогала. Вот это мои, — указывает на противень.

— Умница. Вкусно, наверное, — улыбаюсь.

— Да, попробуй мои.

— Обязательно попробую с чаем.

— Кристина, ты сегодня рано, — свекровь вытирает руки и ставит чайник.

— Так вышло, — развожу руками.

— Что-то случилось? — спрашивает Надежда Николаевна. Наверное, все написано на моем лице. Но рассказывать я не стану. Не хочу. Мне почему-то дико стыдно, оттого что мне изменяют. Словно это моя вина. Все мы хотим, чтобы наша семья казалась идеальной. Кому-то изменяют, у кого-то две семьи. А у нас не так. У нас все хорошо и идеально. Потому что именно мы, женщины, которых не предают. И когда наши иллюзии рушатся, то становится стыдно. Начинаешь копаться в себе и искать недостатки.

— Все хорошо.

— А я стих выучила, — хвастается Элька. Вырывается из моих объятий, встает ногами на диван. Театрально взмахивает руками и улыбается, начиная рассказывать:

— «Много разной мишуры
Достаем мы с полки.
Новогодние шары
Все ж украсят елку.
Синий шар цвета небес
С радостью повесим.
Только добрых ждем чудес,
Славных танцев, песен.
Следом — шарик золотой,
Солнечного цвета.
И суровою зимой
Будем мы согреты.
Ну а дальше — красный шар
Весело сверкает.
Тех, кто юн, и тех, кто стар, —
Всех он забавляет.
И совсем уже потом
Зеленый шар повесим.
Сказкою наполним дом,
Новый год мы встретим!»

— Какая молодец! — хлопаю в ладоши, а самой хочется рыдать. Прорывает. Кусаю губы и не могу сдержаться. Этот детский праздничный стих действует на меня, как последняя капля. Не будет у нас новогодней сказки. Сломалось все.

— Это баба Надя научила.

— Хорошо, — всхлипываю, лицо горит, слезы жгут глаза. Встаю из-за стола и убегаю в ванную. Запираюсь, включаю воду на полную мощность и рыдаю. Облокачиваюсь на кафельную стену и сползаю вниз, зажимая рот рукой.

***

— Мам, а когда утренник? — сонно спрашивает Эля. Чтобы избежать расспросов свекрови, я прячусь в комнате дочери. Мы лежим с ней в кровати и болтаем. Мне так легче. Как ни странно, чувство защиты и спокойствия сейчас мне дает ребенок.

— Скоро.

— А подарки будут?

— Конечно.

— А платье, как у принцессы, купим?

— Купим.

— Когда? Завтра?

— Нет, как только получу зарплату.

— Хорошо, — зевает дочь.

— А туфельки новые, с бабочками?

— И туфельки.

Все это обойдется мне недёшево. А если еще учесть взнос за кредит, который весит на мне, так вообще без денег останусь.

Юра обещал все выплатить сам. И я очень надеюсь, что его загулы хотя бы лишат меня лишних трат. И лишат его присутствия в моей жизни.

Дочь засыпает, сжимая мою ладонь, а я зарываюсь в ее пушистые волосы и глубоко дышу. Как жить-то теперь? Квартира принадлежит мужу. Судиться я не стану. Он не съедет. У меня есть дом от родителей. Но он за городом, и это очень далеко от нормальной жизни, от работы, от хороших детских садов и школ. За годы дом пришел в запустение, на ремонт нет денег, и его продажа ничего мне не компенсирует.

На тумбе вибрирует мой телефон. Беру его, читаю сообщение.

«Мышка, закинь мне денег на телефон. Не могу сейчас сам, у меня только наличка».

Спокойно, без истерик кидаю ему триста рублей.

«Спасибо, мышка. Очень скучаю. Приеду, съем тебя».

Лучше не приезжай. Иначе я съем тебя. И себя заодно. Не хочу его видеть. Не хочу смотреть в его лживые глаза.

«Что ты сейчас делаешь?»

Спрашиваю, чтобы еще раз убедиться в его лицемерности.

«Да в гостинице мы. Серега храпит, спать не дает».

Как искусно у него получается лгать. С подробностями. Тошно.

«Пришли фото».

«Какое фото?»

«Тебя, гостиницы, храпящего Сереги».

«Зачем?»

«Просто так. Хочу посмотреть».

Пауза. Очень долгая. Я уже не надеюсь получить ответа. Потому что у Юры его нет.