Сумасшедший профессор

Мы извлекли из ванной испуганного робота и как могли объяснили ему, что ничего плохого делать ему не будем, если только он сам ничего эдакого не удумал; он может остаться у нас и продолжать работать как работал, при условии ответов на вопросы и послушания. Поразмыслив, Вениамин согласился, поставив два условия — научить его читать и дать безлимитный доступ в Интернет. На первое мы пошли, от второго отказались, торг закончился обещанием научить его английскому языку.

Первое время все шло просто идеально. Вениамин убирался, разговаривал только по требованию, жаловался на трудность английского языка и приспосабливал манипуляторы к шариковой ручке. Концерты давал изредка и только до одиннадцати вечера — на них начала уже собираться изрядная толпа. Это злило дядю Мумтаза, но музыку он любил больше, чем не любил убираться, так что и этот вопрос был улажен — тем более, что зрители вели себя интеллигентно.

Закончилось это внезапно. Вениамин-таки выбрался в Интернет — взломал пароль соседского вайфая и погрузился в просторы Всемирной Сети. Все бы ничего, но вместо библиотеки или музыкального собрания он попал на какой-то форум, на котором обсуждались вопросы роботостроения. Он там зарегистрировался и попробовал что-то написать — его объявили недоучкой и ламером, он, обидевшись, попытался что-то доказать — у него иронически спросили, когда он будет делать уроки и не пора ли ему пить молочко на ночь. Когда мы с профессором пришли домой Вениамин, весь раскаленный от злости, переделывал мясорубку в пулемет. Увещевания не помогли, более того — он отчаянно защищался и не давал нам щелкнуть тумблером — дело едва не дошло до драки, но, слава богу, профессор вспомнил о том, что когда-то делал для робота пульт ДУ. Тот нашелся быстро и буйный робот был отключен, а затем полностью размонтирован и уничтожен. Мне было жаль беднягу, но профессор, ознакомившись с ходом форумной дискуссии сказал, что дело безнадежно.

Через неделю мы сидели и ужинали. Нам было скучно без Вениамина. Я уже было хотел спросить у профессора, не собирается ли он соорудить нового помощника по хозяйству, но вдруг он прижал палец к губам. Я замолк.

Микроволновка, вращая свой барабан — мы подогревали очередную порцию плова — насвистывала арию Каварадосси.

— Вы знаете, коллега, — после недолгого молчания сказал профессор, — не могли бы вы мне дать материалы по этому… как его… бунту машин?

Глава 5. Энциклопедисты

Во время одной из наших долгих бесед с профессором Грубовым я сказал, что считаю его последним из энциклопедически образованных ученых. Я имел в виду его сравнение с титанами древности, которые вносили вклад и в теорию электричества, и в геологию, и в филологию, но он понял меня буквально.

— Вы знаете, — заметил он, отправляя в рот очередную ложку Роллтона. — Я вовсе не был последним на нашем курсе. Розочка Кочергина — потом она была Шарфенбаум и, кажется, Кастро — училась еще хуже меня. Да и Додик Ухов не сказать, что блистал.

Я выразил свое непонимание доступным мне способом. Грубов вздохнул и нарисовал ложкой в воздухе какую-то хитрую фигуру.

— Вы не в курсе, видимо? Ну да, об этом теперь знают немногие. Дело в том, что академик Лопухов в свое время пробил у себя на кафедре в Мытищах специальный набор студентов на дисциплину «Энциклопедические знания». Студентов туда собирали по всему Союзу…

— Ого, — не выдержал я.

— Ну да, никто туда идти не хотел. Мне отвертеться не удалось, так как я выиграл малую олимпиаду по лыжам и занял второе место по математике. Таких брали подчистую, ведь там собирались готовить подлинно гармонически развитых специалистов.

Эх, как вспомнишь… с утра — химия, потом география, потом филология, физика, математика, социология, геология, биология, психология, потом тренировки — ведь мы играли в хоккей, футбол, баскетбол, занимались греблей и плаванием, тяжелой и легкой атлетикой, семи и десятиборьем, три и полиатлоном, ходили на лыжах и на ходулях. А еще — ставили спектакли, писали рассказы и повести, у нас был специальный зал для камасутрианских тренировок, а еще — нас учили готовить!

— Вот это да, — поразился я. — Это сколько ж лет вы учились?

— Первые пять у нас всего было поровну, потом начиналась специализация — когда мы что-то выбирали и посвящали этому больше времени. Потом был период инверсной специализации — когда мы тем, что выбрали не занимались совсем, чтобы увериться в верности выбора и укрепиться в нем. Потом пошли так называемые микс-курсы: биофизика, геофизика, филофизика, физиоматика, социохимия, психография и многое, многое другое. Мы писали восемнадцать дипломов!

— Вот это да, — только и мог повторить я. — А каникулы у вас были?

— Конечно! У нас были ежедневные восьмичасовые каникулы.

— Вот это да, — третий раз повторил я. — И без выходных?

— Какие выходные, о чем вы? Вы не заметили, что я и сейчас не отдыхаю?

Я заметил. Все то время, пока профессор жил у меня он не имел ни одного выходного — каждый день он что-то делал, так или иначе толкал, пинал, щипал и дергал науку, заставляя ее двигаться.