Сумеречный город

Заметив, что я слежу за его действиями, протянул руку – предложил угощаться. Прежде я никогда не пробовал синюшку. На влажных ладонях охотника клют чуть вспенился темно-фиолетовыми пузырями. Это выглядело не очень аппетитно, но я, пожав плечами, взял себе два кубика.

– Земли изменяются. – Следопыт неторопливо выдыхал смородиновый дым. – С ними меняются лигуры. Мы и не подозреваем, что на самом деле происходит. А это только начало. И никто не знает, как наследие Предшественников проявит себя в дальнейшем.

Искажается воздействие даже самых надежных лигуров – тех, которыми наместники пользовались со времен Эрхегорда. Доказать это сложно. До нас доходят только слухи. А то, что в последние века стали пробуждаться пустышки, известно доподлинно. И радости их пробуждение приносит мало. Особенно в последние десять лет – с тех пор, как на трон сел Боагрин…

Первое время эльгинцы старались подчищать такие случаи, но их становится все больше.

– Ждешь, пока прорастет? – Громбакх посмотрел на кубики клюта в моей ладони.

Увлекшись рассказом Тенуина, я успел про них забыть. Теперь, после напоминания, не задумываясь бросил оба кубика в рот, о чем сразу пожалел. Стоило сдавить их зубами, как они вспенились. Пузырьки раздувались, неприятно пощипывали небо и язык. Слюны становилось все больше, и она была вязкой, вяжущей. Обожгло десны, будто я расковырял их щеткой для обуви, а теперь натер сангольским перцем.

– Ну как? – едва сдерживая смех, спросил охотник.

Я, не размыкая губ, открыл рот на всю ширину и напряженно покачивал головой – баландал пенящуюся жидкость, надеялся, что жжение постепенно утихнет. Тонкие пахучие струйки то и дело просачивались наружу, липкими полосами стекали по подбородку, капали на пол. О том, чтобы жевать кубики, не могло быть и речи.

Я подтянул миску, из которой только что ел, хотел сплюнуть в нее, но даже этого не смог сделать нормально. Рот онемел. Я только разомкнул губы, разом выпростав всю жидкость вместе с едва надкусанной синюшкой. Еще долго отхаркивал, отплевывал, пальцами выгребал из-за щек темно-фиолетовые сгустки. Язык, нёбо и десны разбухли и болезненно пульсировали.

Охотник с улыбкой полнейшего блаженства наблюдал за мной и с показным удовольствием подбрасывал в рот новые кубики клюта.

Тенуин со вздохом выпустил облачко смородинового дыма и продолжил прерванную историю:

– Лет восемьдесят назад на Юге проснулась одна из пустышек – Пластина Гунды. Южане узнали, что она делает землю плодородной. Любую. Самую старую и сухую. Узнали об этом случайно, когда наместник Вепрогона перенес Пластину в цветочный сад, – повесил там для красоты. Она была тяжелой, крепление на деревянной стене не выдержало. Вечером Пластина упала в землю, а наутро вокруг нее разрослась трава. За одну ночь ее опутали крепкие корни растений.

То, что в Мактдобуре ее и в землю закапывали, и в воду бросали, и на огне обжигали, и песком обтирали, и мехами обдували, не было никаких сомнений. Если б у лигура были такие простые, явные проявления, мактдобурские книжники давно бы их описали. Это была именно пустышка. И она проснулась.

Южане ликовали, – ведь им в свое время лигуров досталось меньше всех. Книжники Оридора и Вер-Гориндора предложили вновь испытать Пластину, чтобы узнать всю глубину ее воздействия. Южане отказались. Тут не могли вмешаться даже эльгинцы – у наместника Вепрогона была дарственная грамота, заверенная рукой Вольмара. Пластина по праву принадлежала только ему, вне зависимости от того, пустышка это или действующий лигур.

Ее торжественно закопали под такырное поле. Следующей весной земля преобразилась. Пустынные холмы сменились чистым черноземом, который мог поспорить с лучшими полями Лощин Эридиуса. Засеяли пшеницу. Такого богатого урожая в Южных Землях еще не видели. Пшеница давала по семь всходов в год, и почва не уставала. Все было хорошо, а южане еще громче заговорили о том, что нужно вскрыть Таильскую пещеру, забрать из нее все оставшиеся лигуры, раздать их тем, кому прежде не досталось ничего ценного из наследия Предшественников. Кричали, что так начнется новая эпоха – Благоденствие.

На пятый год начался Черный мор. Люди теряли рассудок. Становились злыми. Убивали друг друга за малейшую провинность. Потом гнев на других сменился ненавистью к себе. Люди впадали в забвение, забывали свое имя, не узнавали родных. Стали говорить о черноте, которая распространилась по их телу. Кричали, что чернота скоро поглотит их целиком. Чтобы избавиться от нее, срезали с себя куски мяса – в тех местах, где видели эту черноту. У них отнимали ножи, и тогда они впивались в тело ногтями, выгрызали в себе глубокие раны.

Мор охватил Вепрогон и соседние города – всех, кто ел хлеб из пшеницы, выращенной на Пластине Гунды.