Сумерки Бога, или Кухонные астронавты

С момента подъема экипажа на борт до старта есть стандартные полчаса, чтобы закинуть по каютам личные вещи и занять рабочие посты в соответствии с расписанием. Каюты находятся на второй палубе – о эта вечная традиция смешивать в астронавтике термины из мореплавания и авиации! – или просто в жилом блоке; их двенадцать, с отдельными санузлами, голографической имитацией окна с десятком вариантов пейзажей и шкафом с аварийным скафандром. На этой же палубе находится кухня-столовая с большой холодильной кладовкой, где на первое время запасена нормальная пища, которую можно готовить, а еще с пищевыми таблетками, брикетами, пастой и полиморфным синтезатором пищи; общее рабочее пространство, традиционно в обиходе называемое библиотекой, которое используется при необходимости и для собраний, и просто для того, чтобы не быть в одиночестве – возможность, которая важна в космосе в не меньшей степени, чем уединение. По другую сторону от кольцевого коридора с трапом и каютами – мультифункциональная лаборатория, медицинский отсек, локальный пост управления и спортзал: громкое слово для помещения 3 на 3 метра с беговой дорожкой и двумя тренажерами.

За время подготовки к полету мы уже немного здесь обжились: сестры Сато поставили в библиотеке закрытый аквариум с двумя золотыми рыбками, Эшли водрузила над входом в носовой коридор индейскую маску с разноцветными длинными перьями: она утверждала, что в дальнем роду ее имелись то ли навахо, то ли пайюты, во что мне лично слабо верилось, потому как сама Эшли была рыжеватой блондинкой с веснушками. Еще она повесила у себя в каюте большой рисунок, подаренный ее воспитанниками из детского лагеря: они нарисовали там самих себя и Эшли посередине; перед ними горел костер, а над головами синело небо со звездами крупными, как разноцветные луны.

В своей каюте я повесил над койкой гравюру Фламмариона: на ней пилигрим добрался до края Земли и выглядывает наружу, за пределы не только небесного купола, но и звездной сферы, рассматривая таинственное закулисье мироздания.

Сейчас я порой размышляю о том, какую цену ему пришлось за это платить?..

За пятнадцать минут до старта включился Лаплас, чтобы поприветствовать экипаж и начать читать контрольную карту. Мне он понравился: спокойный нейтральный голос, не слишком официально, но и без глупейшего заигрывания или панибратства; однажды нам с Эшли довелось ходить на корвете, где ICU постоянно пытался шутить, и за пять недель я едва не повредился в рассудке. К моменту начала предстартовой подготовки все исследователи должны были находиться в каютах в положении готовности к взлёту, а экипаж – на рабочих постах, и откликаться Лапласу короткими «да» или «нет», щелчками тумблеров, нажатием клавиш и поворотами рукоятей. Мы с Эшли поднялись на первую палубу в командный блок, чтобы занять места первого и второго пилота за пультом в ходовой рубке перед широкой полосой экранов наружного обозрения, переходящей в меняющий прозрачность низкий пологий купол над головой. Прямо перед нами была серебристо-черная бесконечность; я и сейчас, если закрою глаза, могу представить ее и ощутить, как моего лица касается что-то похожее на слабое дуновение, проникающее из глубин мироздания подобно соленому ветру, что встречал в старину морских капитанов, штурмующих неизвестность. Конечно, иллюзия, но… Я как-то сказал про это Эшли, а она ответила, что каждый раз перед стартом слышит как будто музыку, или что-то отдаленно схожее с музыкой, но совершенно точно доносящееся оттуда же, откуда прилетает мой звездный бриз…