Сумерки Бога, или Кухонные астронавты

«Андромеда – 1» находилась на самом краю северного галактического рукава, на расстоянии в 5000 астрономических единиц от ближайшей звезды: висящая в черной пустоте космоса огромная прозрачная сфера, охваченная мощными ободами четырех внешних колец, наполненная теплым золотистым свечением, будто сосуд светоносного мёда. Внутри сферы сплетались штрихи и кружево висящих в воздухе лестниц и переходов, тонких опор, плоскостей, организующих полностью открытое внутреннее пространство, а за станцией, сколько хватало взгляда, величественно пересекал космос галактический диск с ярким выпуклым центром. «Эволюция» отсоединилась от кольца двигателя – автоматика маневрового ЕМ-привода удерживала его на заданных координатах – и мы стали подходить все ближе и ближе, так, что за толстым прозрачным стеклом, на платформах и тончайших мостиках, стали различимы крошечные фигурки людей; некоторые, видя нас, приветственно махали руками. Мы пришвартовались к внешнему шлюзу в ошеломленном молчании и тишине; бесшумно растворились ворота; за ними располагалась небольшая площадка, висящая над пустотой, а по неширокой лестнице нам навстречу сходила высокая стройная женщина в белом комбинезоне и с густыми золотистыми локонами, ниспадающими на плечи.

– Я Гудрун Эриксдоттир, – произносит она. Её голос звучит, как напев. – Приветствую вас на «Андромеде-1»!

Семь лет назад пятнадцать отважных ученых-первопроходцев прибыли на межгалактическую станцию в двух с половиной миллионах световых лет от Земли; семь лет спустя четырнадцать из них по-прежнему оставались здесь, причем одиннадцать, включая и лидера станции, космолога Гудрун Эриксдоттир, ни разу не возвращались на родную планету.

– Неужели вы не скучаете по дому? И вам здесь не одиноко, в такой немыслимой дали? – спрашивает Лили.

– Можно думать, что мы в миллионах световых лет от дома, а можно – что вся Вселенная и есть наш дом, – улыбается Гудрун. – И тогда ты нигде и никогда не будешь чувствовать себя одинокой.

Мы сидим на широкой круглой площадке открытой библиотеки, служащей общим залом, в самом центре прозрачной сферы полутора километров в поперечнике; понятия верх и низ определяются тут относительно установки искусственной гравитации, занимающей обширные области машинного блока, подернутого полупрозрачным и серым. Среди тонких линий силовых балок и паутины лестниц поднимаются и спускаются люди в светлых комбинезонах, словно парят между палуб и решетчатых переходов. Некоторые сегменты станции затемнены: наверное, это приватные зоны, где отдыхают после работы; за полупрозрачной стеной под невидимыми струями инфракрасного душа изгибается девичий силуэт; некоторые сегменты светятся изумрудным и теплым, иные холодным и красным; живым и ярким, как весенняя зелень, сверкает вверху полукруглая оранжерея.

Стремительно и азартно мелькают фигуры в просторном спортивном зале; гирлянда разноцветных огней, протянувшаяся под нами почти через всю сферу, сверкает, как капли росы ранним солнечным утром, нанизанные на невидимой паутине. Из любой точки станции виден космос: или почти беззвездная межгалактическая тьма, или грандиозный сияющий диск Андромеды.

– Довольно рискованный эксперимент, вот такая прозрачность конструкции, – замечает Али. – Не опасаетесь космической клаустрофобии?

Ты помнишь, конечно, каким неожиданным для первых исследователей дальнего космоса оказалось это парадоксальное и зачастую очень опасное психическое состояние: ощущение запертости в бесконечности межзвездных пространств, когда на квадриллионы километров вокруг есть только вакуум, а свет от ближайшего солнца идет долгие годы. Человек воспринимает открытыми земные пустыни, океаны и степи, так устроено наше восприятие мира; но окружающая со всех сторон невообразимая черная пустота порой ощущается, как узилище. Поэтому, как ни странно, пребывание в закрытом контуре космического корабля больше защищает от такого специфического вида клаустрофобии, чем постоянно открытые иллюминаторы, в которые неделями напролет бесстрастно смотрит пустота бесконечности.

– Вся наша станция – один сплошной рискованный эксперимент, – добродушно смеется Карл Густафсон. Он врач и биолог; у него очки в толстой оправе, большая рыжая борода, и рядом с Гудрун он походит на добродушного гнома или горного короля.

– Вот, например, в отношении космической клаустрофобии оказалось, что утверждение о провоцирующем действии открытых пространств верно только в том случае, если человек время от времени возвращается на Землю; нас здесь сейчас тридцать восемь, и никто за последние три года не был на нашей планете. Когда мы принимаем научные группы, а порой на станции собирается человек сто или больше, то, если попросят, меняем прозрачность сферы. Но знаете, обычно не просят. А еще кто-нибудь обязательно остается здесь, с нами. Например, полгода назад к нам присоединился один довольно известный поэт из неоромантиков.

– Вот как? – удивляется Айхендорф.