Сумерки богов

Скрикья была старшей в роду Кьялланди, но у нее было два брата – Гиф и Радболг, – которые вернулись на Север после смерти отца. Балегир принял их и обращался как со своими сраными сыновьями – даже лучше, ведь у него была привычка отрубать головы сыновьям, если те ему не нравились. Почему бы и нет? У меня было двадцать два брата, птичка. Двадцать два! Не считая сестер, десятков бастардов и жалких полукровок, которых ему родили пленённые женщины. Я рано научился не высовываться и быть прилежным, чтобы не встретиться с топором Балегира.

Но Гиф и Радболг… к ним Балегир относился как к сыновьям, о которых мечтал. В ту ночь, накануне путешествия в Эриу, братья поссорились, решая, кто пойдет с Балегиром, а кто останется. Никто не хотел упускать сокрушительных ударов копья, но Балегир не верил, что жители фьордов в предгорьях Кьолена будут нормально вести себя в его отсутствие. Он хотел оставить кого-то надёжного, кому можно доверять. Слышала бы ты их вой и вопли! Какой-то придурок предложил им решить спор дракой, но Гиф отказался – Радболг был моложе и сильнее; другой посоветовал метнуть топоры, но Радболг жаловался, что у Гифа лучше прицел. Оба проигнорировали моего тупого братца Хрунгнира, когда тот крикнул, что им надо сыграть в кости, – для двергов кости священны, и от некоторых привычек невозможно избавиться, хоть и та кровавая бойня Локи в Ангрбоде превратила их в искалеченных и потрёпанных каунаров.

Спор разрешила Скрикья: она предложила тянуть жребий. В этом вся она – просто и ясно. Она подготовила жребий: останется тот, кто вытянет короткий. Радболг проиграл. Как он ругался и кричал! Но даже он не посмел спорить с сестрой.

В день летнего солнцестояния, в тот год, когда римские псы возложили свою жалкую корону аж на четыре головы, я в последний раз увидел своего отца. Они вышли в море в сумерках – два десятка кораблей с волчьими носами, полными всех бессердечных каунаров, которых кровожадный Балегир смог подкупить или заставить поплыть с ним. Он опустошил Оркхауг, оставив только старых, больных и юных. Скрикья стояла на выступе скалы, возвышающемся над озером в тени горы, с большим рогом в руках. Каждое судно, проплывавшее мимо, в сторону фьорда, ведущего в открытое море, она приветствовала оглушительным рёвом. Корабль Балегира шёл последним, его киль был чёрным как смоль, края покрыты щитами и копьями. Скрикья трижды трубила в этот рог, трижды раздался вой, способный расколоть небеса; в последних лучах солнца она бросилась к краю скал и обнажила свой меч – его прозвали Сарклунг, смертельное оружие, выкованное гномами. Она широко раскинула руки и взревела: «Así att-Súlfr Bálegyr skiari tar nekumanza!» Балегир – это Волк, и он идёт, чтобы сожрать ваши внутренности! Такой я её и запомнил – безжалостная королева, готовая к войне, свирепая и дикая, как море, прощающаяся со своим королём…

Гримнир замолчал, опустив взгляд на тлеющие угли. Потом он откинулся на спинку стула.

Воспоминания – это проклятие, птичка, прямо как шип в глазу. Вырви их, если сможешь, или в старости они настигнут тебя. – Гримнир харкнул и сплюнул. – Так вот, лето прошло, и из Эриу не было никаких вестей. Скрикья и старые ведьмы встали в круг и призвали всех птиц, но ни одна не летала так далеко, до самого изумрудного острова, где жили вестальфары, западные эльфы. Помню, одной ночью перед зимой, прежде чем деревья сбросили листья, её одолели видения. Над горой разразилась буря. Звучало так, словно сам ётун тащил наковальню вверх по склонам Оркхауга. Гром гремел с яростью тысячи молотов, а небо озаряла молния. В ту ночь в воздухе витало колдовство. Я чувствовал его запах.

Но на вершину горы нас призвали крики, меня и Радболга. Давным-давно, когда каунары впервые поползли вверх по склонам Оркхауга в поисках убежища, Балегир приказал им соорудить каменный алтарь, и на нём он принес в жертву Имиру старшего из своих сыновей. Там, под ветром и мокрым снегом, мы нашли Скрикью, склонившуюся над останками жалкой девки – одной из последних рабынь, которых мы забрали из фьорда. Скрикья выпотрошила её, вырезала печень и рылась в её сердце. У неё были дикие глаза. Она всё говорила, что видела смерть Балегира в облаках, его огненный глаз был окутан тьмой. Скрикья была похожа на Гифа… умела управляться с колдовством; я же был скорее похож на Радболга. Даже щенком я доверял холодному железу и тому, за что мог ухватиться обеими руками, а не той невидимой паутине, что плетут ведьмы и провидцы. Так что мы оставили её одну, но я не мог избавиться от тревоги.

В ту ночь была битва при Маг Туиред.

Гримнир наклонился вперёд и махнул одним чёрным пальцем.