Внутри помещение торга выглядело еще ужаснее. Взрывная волна прошлась по залу, никого не щадя. Если бы не гарь от начинавшегося пожара, от которой уже першило в горле, и начали слезиться глаза, то один только запах свежей крови мог бы остановить на пороге любого здравомыслящего человека. К таковым я себя уже давно не относил, а потому с разбегу перепрыгнул иссеченные шрапнелью тела охранников и побежал по залу, не обращая внимания на тошнотворное чавканье под ногами. И даже такой взрыв не убил всех в помещении. Многие были просто ранены. Тяжелые или вовсе смертельные ранения припечатали их к полу. Кто-то, завидел меня, закричал о помощи, другие просто стонали, потому что боль настолько заполнила сознание, что не хватало сил даже издать членораздельный звук. Не обращая внимания на еще живых и пренебрегая уже мертвыми, я добрался до платформы, с которой и вели торг. На ней вповалку лежали несколько тел, связанных единой цепью. Взрыв произошел почти перед ними, и шансов спастись не было совсем. Тех мужиков в чалмах, стоявших перед нами, взрывная волна разнесла по всему залу. И верхняя половинка одного из них, со свисающими из ужасной дыры, которую даже раной язык не поворачивался назвать, внутренностями, лежала здесь же, брошенная взрывом к ногам аукционера. Тот, на удивление, был еще жив. Частично его спасла трибуна, с которой и вел торг. Превращенная в щепки, она как-то сыграла роль щита. Палка о двух концах… Потому что те же щепки, размером с небольшой нож, торчали из тела аукционера, местами проткнув его насквозь.
Вместе с ранами от шрапнели, вырвавшей куски мяса из ног и оторвав полностью левую руку, как и страшно изувечив правую, они подписывали приговор на мучительную смерть. Он мог бы умереть и от болевого шока, но остался жив и даже был в сознании. Притормозив рядом с ним, я остановил Андрея, который чуть не пронесся мимо, к разбитой двери в подвал. Оттуда уже стучались, крича о помощи и прося объяснить, что произошло. Но тяжелые засовы с подвесным замком оставались на месте, выдержав все повреждения. Отодрать их не представлялось возможным, нужен был ключ.
Аукционер, протянул ко мне изуродованную культю, пытаясь что-то сказать окровавленными губами. Легкие, пробитые в нескольких местах, отвечали только бульканьем и свистом. Понимая, что даром теряю время, я не мог удержаться и не ответить. Настолько было велико мое отвращение к этому человеку, сделавшему своей работой продажу свободных людей в рабство, к вещи, да еще и гордившемся этим, и я посчитал хоть под конец сказать ему свое мнение обо всем этом. Присев на одно колено, и глянув в другой конец зала, где появились первые охранники, боязливо оглядывающиеся и вытаскивая тела, я сорвал маску и посмотрел ему в лицо. Глаза аукционера, полуослепленные, залитые кровью, широко раскрылись, а сам он что-то замычал, стуча культей по полу. От каждого движения щепки еще глубже уходили в тело, но он этого просто не замечал.
– Узнал меня, – прошипел я почти ему в ухо. Темная сторона моей натуры, казалось, упивалась его болью и страданием. Раньше за собой я таких чувств не замечал, но раньше я и не взрывал почти три сотни человек. Каждый из них, наверное, заслуживал смерти. Только даже если брать на себя ответственностью как судьи, нельзя получать из этого удовольствия, иначе сам станешь такой же бездушной тварью, мучающей других людей ради собственной персоны. Даже еще хуже, потому что они показывают себя открыто, а ты будешь прятаться за маской той лжи, что когда-то была правдой. Ради дела, ради других людей, чести и справедливости делаю это… Повторяешь каждый раз, убивая человека. И уже даже не задумываясь, заслужил ли он смерти или виноват только в том, что ты решил его убить.
– Узнал, вижу, – повторил я уже более спокойным голосом, топча опасные чувства и сосредотачиваясь только на той задачи, ради которой сюда пришли, – Скажи, где ключ от двери, тогда я облегчу твои муки, – с этими словами достал пистолет и приложил его к голове аукционера, – один выстрел и тебе больше не больно. Где ключ? Просто ткни пальцем, если не можешь сказать. Хоть как-нибудь укажи.