Сумерки империи

— Вы не присутствовали при капитуляции. Это было совсем не весело! Вот я — военный музыкант, и у меня забрали мой кларнет. Они решили, что кларнет — это оружие. А потом нас загнали на этот луг. Теперь мы тут все вперемешку. Палаток нет, огня нет, соломы нет, хлеба нет. Не могли бы вы продать мне кусочек хлеба?

Я и сам собирался задать ему такой вопрос, но вместо этого сказал, что не ел со вчерашнего дня.

— Они хотят уморить нас голодом. Так будет экономнее.

Музыкант понял, что я ничем не смогу ему помочь. Он еще больше загрустил, повернулся ко мне спиной и улегся рядом со своими товарищами. При этом он с такой силой рухнул на землю, что забрызгал меня грязью.

Я заметил, что люди здесь стараются держаться кучками. Одни стояли, прижавшись друг к другу, чтобы согреться, а те, что устали, ослабли или потеряли всякую надежду, лежали прямо на голой земле. Время от времени мимо наших солдат проходили немецкие офицеры. На них были непромокаемые шинели и галоши, и держались они очень надменно. Их сигары ярко вспыхивали в ночи, поэтому заметить их можно было издалека.

Я долго мерил шагами поле, не понимая, зачем я это делаю и что ищу. Поле было засеяно свеклой. Шагая из стороны в сторону, я неожиданно набрел на кучу камней и улегся на нее. Было жестко, но почти сухо.

"Завтра посмотрим, что делать дальше", — подумал я. Засыпая, я все повторял про себя, копируя акцент мисс Клифтон: "Prussian! Prussian!"

XIV

Ночь казалась бесконечной. Я мучился от голода и холода, да к тому же мое ложе было страшно жестким. Чтобы подбодрить себя и смириться с ситуацией, я думал о том, что мои товарищи, лежащие в грязи, чувствуют себя еще хуже. Но смириться не получалось по той лишь причине, что мне никак не удавалось обсохнуть, несмотря на то что я старательно выжал всю одежду. Время от времени наваливалась усталость, и я засыпал. Но тут же мне начинало сниться, что у меня какие-то проблемы с водой: я пытался обычным образом влить воду в рот, а она впрыскивалась в меня через кожу посредством нового метода, изобретенного императором. Метод имел два достоинства — он позволял утопить пациента и заморозить его. К сожалению, я действительно тонул, замерзал и впитывал воду всем своим телом. Вся новизна этого метода заключалась в том, что он мне снился, но на самом деле причины столь "приятных" ощущений были просты и объяснялись тем, что мокрая одежда давила на мое тело. Господи, как давно прошли те времена, когда меня настойчиво оберегали от сквозняков, а по возвращении с охоты я находил дома теплые тапочки, заботливо приготовленные для меня моей матерью.

Нестерпимо медленно, час за часом, минута за минутой, ночь приближалась к концу, и вот наконец темный небосвод постепенно начал светлеть. Вдали уже можно было различить контуры холмов и деревьев. Казалось, что они выплывали из густого тумана и постепенно обретали четкие очертания. Я встал со своего каменного ложа и, поднявшись на вершину небольшого бугра, возвышавшегося над полем, попытался определить местоположение нашей тюрьмы. Постепенно мне это удалось.

После Седана река Маас поворачивает на север, но у подножия лесистых Арденнских гор она резко уходит на юг, в результате чего образуется небольшой полуостров, который превратился в настоящий остров после того, как через перешеек был прорыт обводной канал. Именно на этот остров немцы и согнали французских военнопленных. Система их охраны включала два рубежа, одним из которых служила река, а вторым — расположенные на огромном лугу многочисленные посты, между которыми длинной цепью выставили часовых. Сбежать с острова было крайне трудно, так как для этого необходимо было вплавь перебраться через реку на глазах у часовых.

И вообще, перед тем как думать о побеге, было бы неплохо поесть и согреться. Неподалеку от меня тянулся небольшой поросший ивами овраг, а сразу за ним росла группа деревьев, поверх которых был виден дымоход какого-то дома. К нему я и направился в надежде раздобыть хоть какой-нибудь еды.

Задержавшие меня пруссаки добросовестно обчистили мои карманы, но, к счастью, не тронули кожаный пояс. Деньги у меня имелись, и благодаря этому я мог рассчитывать на доброжелательный прием. Я очень надеялся, что хозяева неизвестного мне дома окажутся достаточно гостеприимными и снабдят меня горбушкой хлеба и вязанкой хвороста.

Проходя мимо оврага, я стал свидетелем сцены, забыть которую не смогу до конца своих дней: три солдата — алжирский стрелок, зуав и пехотинец — пытались зарезать коня. При этом нож у них был слишком коротким, а конь никак не хотел умирать. Весь круп несчастного животного был покрыт колотыми ранами, из которых сочилась кровь, однако конь все еще держался на связанных ногах и даже делал попытки сбежать от своих палачей. Это был арабский жеребец, очень породистый, стройный и элегантный, должно быть, принадлежавший какому-нибудь высокопоставленному офицеру. Солдаты настолько увлеклись своей кошмарной работой, что даже не обратили на меня внимание.

— Если он станет ржать, тогда нам крышка, — сказал зуав.