Сумерки в полдень

«Антон, дружище, сведущие люди сказали мне, что есть возможность послать тебе письмо закрытым путем, и я, разумеется, не мог не воспользоваться этой возможностью, убедившись сначала, что оно не попадет в руки одного нашего общего друга. Теперь по порядку.

В моей судьбе произошла резкая перемена. Через два дня после твоего отъезда меня вызвали из района, где я занимался уборкой, и направили в горком, а в горкоме сказали, что пришло время и мне надеть военную форму. Я, конечно, честно объяснил им, что в военном деле ничего не смыслю и не чувствую призвания к ратным подвигам, а они говорят: во-первых, кое-что в военном деле ты смыслишь или, по крайней мере, должен смыслить, ты же прошел допризывную подготовку; во-вторых, научишься смыслить в нужном объеме и, в-третьих, пойдешь на политработу, а это дело тебе известно. Когда эти доводы не подействовали, меня пригласили повыше и там объяснили, что «мирная передышка», которую нам дал мировой империализм, подходит, по мнению партии, к концу и что военное дело вновь становится одним из самых важных и партия хочет послать в Вооруженные Силы надежных, грамотных и проверенных на практической работе коммунистов. Против таких доводов, сам понимаешь, не возразишь, и я не возражал. Сказал, правда, что моим друзьям доверили заниматься дипломатией, то есть заботиться о мире, а меня почему-то нацеливают на войну, хотя я по натуре очень мирный человек, и мне опять разъяснили, что успех заботы моих друзей о мире в значительной мере зависит от силы и готовности наших Вооруженных Сил, и тут я тоже не мог ничего возразить.

После того как меня переодели, дали должность и даже звание, нас собрали, чтобы просветить относительно нынешней международной и военной обстановки, и перед нами выступило несколько видных и знающих свое дело ораторов. Среди них оказался и известный тебе начальник нашего общего друга. Его выступление заслуживает особого внимания. Во-первых, наш комкор — не думай, что он командует корпусом, в его распоряжении лишь большой стол с несколькими телефонами, — представляя его нам, назвал выдающимся деятелем советской дипломатии, имя которого заслуженно пользуется известностью далеко за пределами нашей страны. (Так ли это — тебе легче судить.) Во-вторых, «выдающийся деятель» начал свою речь с восхваления нашего комкора, военная слава которого будто бы гремела в те героические времена, когда мы, несчастные, ходили пешком под стол. В-третьих, он сказал, что, хотя занимается дипломатией, и не без успеха, о чем свидетельствуют частые упоминания его имени в иностранной прессе — он, как и его верный помощник, не страдает, кажется, избытком скромности, — все же не может не признать, что решающее слово в международных делах принадлежало и принадлежит силе, которая, перефразируя известное выражение Маркса, является «повивальной бабкой истории». Сделав несколько комплиментов в адрес нашей армии и даже в наш адрес: «Вы — это костяк армии, ее хребет, ее ум, ее воля», — он сказал, что мы «должны быть готовы понести на своих штыках свободу народам Европы не только от фашизма, но и от капитализма вообще. Пришло время выполнить нашу историческую революционную миссию, которая началась с Великой Октябрьской революции в России и которую мы вынуждены были отложить на время потому, что были слабы. Когда говорят, что «мирная передышка» кончается, то она кончается не только для нас, но и для мирового капитализма. Мы идем навстречу буре, которая сметет с мировой сцены все реакционные силы, все отжившие и выходящие в тираж классы, и на освобожденной, очищенной вихрем всенародного гнева земле утвердится на все грядущие века мир свободы, равенства и братства».

Хотя, как ты знаешь, я не люблю красивых фраз, кем бы они ни произносились, я был очарован тем, что сказал «выдающийся деятель», и, когда оратор сходил с трибуны, я вместе со всеми аплодировал ему и готов был броситься к сцене, чтобы приветствовать его. Но мой сосед — пожилой, усталый и чем-то недовольный полковой комиссар — остановил меня: «Куда ты?» — «Пожать руку оратору, — ответил я. — Очень уж здорово говорит». — «А ты вдумался в то, что он говорит?» — «А чего тут вдумываться? Здорово сказано!» — «Здорово-то здорово, — сказал комиссар, — да неверно». — «Что неверно?» — «Да все неверно, — ответил комиссар. — Потому что все отдает левацкой фразой и повторяет почти слово в слово то, что требовали меньшевики вместе с Троцким на ранней стадии нашей революции. И хотя они мнили себя стр-рашными р-р-революционерами, на самом деле помогали мировой буржуазии объединиться против молодой Советской республики». Должен признаться, что после этого я онемел и, конечно, уже не только не рвался к сцене, но и постарался не оказаться на пути оратора, когда он, покидая зал, пожимал руки всем, кто стоял поблизости.

А когда мы спускались по лестнице, комиссар сказал мне, что запомнил оратора еще с питерских времен — он и тогда выступал так же красиво и говорил, что пламя революции должно перерасти в огненную бурю, которая испепелит мир капитала. Он не согласился с Лениным, добивавшимся для измученной страны мирной передышки почти любой ценой, и упрямо отстаивал свою позицию, выступая то на одном, то на другом митинге, за что и был исключен из партии.

Случайно встретив на другой день нашего друга, я спросил, правда ли, что его начальник был исключен из партии за то, что выступал против Ленина, и он сказал, что правда, добавив, однако, не без гордости, что в партию его приняли вновь с личного согласия Ленина. Друг сказал также, что прошлое его начальника могут ворошить только злопыхатели или люди, обиженные им. Я, как ты понимаешь, не злопыхатель и не обижен им и все же счел нужным написать тебе об этом: может быть, пригодится, ведь тебе придется встречаться с ним, если уже не встречался.

Будет время — напиши, как выглядит вблизи капиталистическое окружение, о котором ныне так много говорят. Так ли страшен черт, как его малюют? И что такое борьба за мир, о которой все твердят? Как воюют — все знают, как борются за мир — никто не имеет ясного представления. Может быть, тем, кто занимается миром постоянно, так сказать, изо дня в день, это яснее?

Вчера был в «Эрмитаже» и встретил твою Катю с нашим другом. Сказали, что возвращаются с танцевальной площадки. Конечно, я не сторонник «Домостроя» и всего такого, но все же запретил бы своей девушке таскаться по танцевальным площадкам с парнями вроде нашего друга. Неужели она не может обойтись без танцев даже тогда, когда ты за границей? Впрочем, это ваше дело, я в него вмешиваться не хочу и советов тебе не даю.

Ну, будь здоров. Пиши. Пока по московскому адресу, а если ушлют куда-нибудь в Забайкалье или на Д. В. — это не исключается, — сообщу номер полевой почты».