Сумерки в полдень

Все встали и, следуя за герцогиней и Макхэем, поднялись на сцену. В самом центре стола села герцогиня, справа от нее — Макхэй, а слева — настоятель собора святого Панкратия, рядом с Макхэем — Антон, с настоятелем — Хартер. Другим соседом Антона оказался Хиггс, и, внимательно взглянув на него, Антон понял, что цеховой староста смущен не меньше его: вероятно, ему тоже впервые пришлось сидеть рядом с герцогиней и членом парламента да к тому же еще и с советским дипломатом. Антон ободряюще улыбнулся: не робей, мол, мартеновец! И получил в ответ благодарную улыбку.

Дженкинс, открывая митинг протеста против отстранения Советской России от предстоящей встречи в Мюнхене, представил, по английскому обычаю, собравшимся — зал был полон — тех, кто «занял платформу», то есть сцену. Антон, впервые слышавший, как представляют на митингах почетных гостей — они же и ораторы, — поразился восторженному и длинному перечню достоинств герцогини Аттольской. Помимо доброты, мудрости и щедрости, она была также воплощением справедливости, всегда стояла на стороне тех, кто защищал человечество от грозящих ему бед. Она помогала республиканскому правительству Испании, собирая деньги и медикаменты, искала работу вернувшимся оттуда раненым бойцам Интернациональной бригады. В последние годы была активным участником деятельности Англо-русского общества, заботящегося о сохранении и укреплении уз дружбы между двумя народами. Затем в таких же восторженных тонах был описан настоятель собора, потом Макхэй — талантливый вожак шотландских горняков, руководитель наиболее передовой части рабочего класса, депутат парламента, защищающий интересы народа. После Хартера — любимого лидера горняков — Дженкинс перешел к Антону, заставив его внутренне похолодеть и заволноваться. Дженкинс назвал его «молодым, но весьма способным дипломатом», которому великая страна доверила представлять ее в другой великой стране, и хотя мистер Карзанов прожил в Англии не так уж много, сумел завоевать сердца не только англичан, но и… — оратор остановился и поднял руку, призывая к особому вниманию, — но и англичанок, чего, как вы знаете, нелегко добиться. Зал, как и хотел Дженкинс, засмеялся: тут любили шутку.

Смущенный Антон бросил взгляд на передние ряды и увидел растерянное лицо Пегги. Она опустила глаза и покраснела: наверно, приняла намек Дженкинса на свой счет.

А тот уже расхваливал Хиггса, сердце которого согревает друзей и товарищей, как его мартен. За Хиггсом он представил местного учителя, широкие и глубокие знания которого могли бы посрамить даже профессоров, за ним «всем известного Джо — мастера веселого и острого слова» и некоего Смита — «воплощение несчастий и бед безработицы». Шутливым тоном Дженкинс отрекомендовал и себя. После этого он произнес короткую речь, сказав, что, хотя премьер-министр лишь сегодня объявил о предстоящей встрече с Гитлером и Муссолини, намерение встретиться и договориться с ними безусловно давно обсуждалось за закрытыми дверьми министерских кабинетов на Уайтхолле. Он, Дженкинс, не против встреч и переговоров, но в этих встречах и переговорах должны участвовать все страны, которых это касается, и прежде всего Чехословакия и Россия; без них не может быть справедливого и прочного мира в Европе.

Затем он стал вызывать на трибуну людей, которых только что расхваливал, но в обратном порядке. Сначала выступил пожилой учитель, нервно сдергивавший со своего большого носа и вытиравший платком очки в толстой роговой оправе; потом встреченный аплодисментами Джо, с плутоватыми глазами и с толстым красным лицом бармена, развеселивший собравшихся анекдотами, которые Антон не понял: они были рассказаны на «кокни»; затем «воплощение несчастий и бед безработицы» — чистенько, но бедно одетый человек с тонкой шеей и хриплым, простуженным голосом, и, наконец, Хиггс. Мартеновец так волновался, что капли пота, сбегая от виска по темной щеке, оставляли влажные бороздки, Хиггс говорил неровно — то слишком громко, то слишком тихо, но убежденно, искренне. Он осуждал правительство тори за махинации вокруг Чехословакии и требовал, чтобы оно рассказало английскому народу всю правду о переговорах с Гитлером. Он, Хиггс, не верит, что с Гитлером можно договориться о мире потому, что здесь, в Излингтоне, не удалось договориться с чернорубашечниками Мосли; недавно они напали и избили в кровь водителей грузовиков, объявивших забастовку.

Зал настороженно затих, когда слово предоставили Антону. Выйдя к трибуне и взявшись обеими руками за края крышки, он всмотрелся в ряды лиц. На одних было ожидание, на других — любопытство, на третьих — непроницаемая бесстрастность. Обычно Антон искал среди слушателей лицо или несколько лиц, к которым обращался, выступая с речью, лекцией, докладом, и по их реакции догадывался, слушают его или не слушают, понимают или нет. И сейчас, окидывая зал ищущим взглядом, Антон увидел Пегги. Девушка улыбнулась ему, и ее глаза ласково засветились.