Сумерки в полдень

Володя Пятов и Антон приехали вовремя. Широкие двери серого здания распахнулись, на ступеньках показались мужчины в черных пальто и черных цилиндрах. Они несли за ручки закрытый гроб. Прямо за гробом шла согбенная женщина во всем черном с густой черной вуалью, скрывавшей лицо, за женщиной — опять мужчины в черных пальто с повязками на рукавах и с черными шляпами в руках. На улице гроб подняли на плечи, развернули и вдвинули в открытую заднюю дверь катафалка под его продолговатый стеклянный верх. Двое носильщиков влезли вслед за гробом и закрыли дверь, а двое других поспешили в переднюю кабину автомобиля-катафалка. Надев шляпы, быстро расселись по машинам и провожающие, среди которых Антон узнал только Двинского и де Шессена.

— А почему же нет музыки? — спросил Антон Володю.

— Власти запретили. Сказали, чтобы проводы тела были тихими и незаметными. И главное, велели побыстрее убраться восвояси.

И действительно, автомобиль-катафалк, втиснувшись в поток машин, покатил по улице, правда, не стремясь обгонять грузовики и автобусы, но и не отставая от них. За катафалком с такой же скоростью вереницей двигались машины траурного кортежа.

Володя угрюмо молчал, обычно веселый и разговорчивый Сидоренко не проронил ни слова, и Антон, предоставленный самому себе, смотрел в окно. Осенний Берлин был мрачен, берлинцы выглядели по сравнению с англичанами плохо одетыми и плохо накормленными, а портреты человека с прядью над глазом и усиками под длинным носом, выставленные не только в витринах, но и во многих окнах жилых домов, наводили на мысль о каком-то необъяснимом, всеобъемлющем и чудовищном помешательстве.

Кортежу потребовалось не больше пятнадцати минут, чтобы добраться до вокзала, но оттуда его направили вдоль железнодорожных путей к дальнему пакгаузу, у которого стоял товарный вагон с маленьким маневровым паровозиком. На вагоне белой краской было четко написано: «Фюр швайне» («для свиней»).

— Нацисты мстят даже мертвым, — сказал Володя, когда они вслед за носильщиками с гробом прошли через открытые сквозные двери пакгауза к вагону. — Они не любили Мишника, ведь он не скрывал своей неприязни к ним.

Двинский, увидев Антона, подал ему руку.

— Здравствуйте, лондонец, — проговорил он. — Как это вы оказались опять у нас?

— Все дороги с востока на запад и с запада на восток ведут через Берлин, — сказал Антон. — Еду домой.

— Так быстро? — удивился Двинский.

— По личным делам, Григорий Борисович.

— А-а-а… — понимающе протянул Двинский, обнажая голову: носильщики внесли гроб в вагон и, опустив на устланный соломой пол, сняли цилиндры, как делали обычно, опуская гроб в могилу.

Все мужчины сняли шляпы и склонили обнаженные головы. Согбенная женщина в черном, прижав ладони к закрытому вуалью лицу, вскрикнула:

— Ян! Ян! О-о-о, Ян…

Носильщики, пятясь, вышли из вагона и надели цилиндры. Железнодорожник, стоявший рядом с вагонной дверью, с грохотом задвинул ее и забросил щеколду, закрывая. Паровозик, тихо пускавший пары под колеса вагона, тронул его и покатил от пакгауза в сторону вокзала, чтобы прицепить к поезду Берлин — Прага.

Провожавшие надели шляпы и двинулись к машинам. По пути Антон столкнулся с де Шессеном. Тщательно выбритый, напомаженный и напудренный француз быстро сорвал перчатку с пальцев и, протягивая руку Антону, склонился с подчеркнутой вежливостью.

— Рад снова встретиться с вами, — произнес он по-немецки и заговорщически подмигнул, как бы говоря: у нас есть секрет, но мы будем хранить его между собой. — И надеюсь быть вам снова полезен, как в Лондоне.

— На что он намекает? — спросил Володя, едва де Шессен отошел.

Антон рассказал о встрече с Гамеленом в лондонском отеле.

— Теперь я понимаю, почему он так любезен с тобой, — с усмешкой заметил Володя. — Услужливость де Шессена уже вознаграждена: он повышен в ранге.

От пакгауза до вокзала машины двигались прежней вереницей. У вокзала все провожавшие снова вышли из машин, чтобы проститься с женщиной в черном: вдова ехала в Прагу в пассажирском вагоне. От вокзала машины устремились в разные стороны.

Сидоренко, отлично изучивший Берлин, довез Антона и Володю до отеля «Наследный принц» за несколько минут и помог внести чемоданы. Хозяин, хлопотавший в тесной, как платяной шкаф, конторке, узнал Антона и полюбопытствовал, где же красивая дама, сопровождавшая его недель шесть-восемь назад. Узнав, что она осталась в Лондоне, пожалел: «Жаль, жаль», — как сожалел прошлый раз, что молодые постояльцы не муж и жена.

На вопрос Антона, как поживает хозяин, тот осклабился, показав крупные зубы.

— Очень хорошо! — похвастал он. — Боялся войны, а она прошла мимо. Фюрер, как и обещал, добился всего, не сделав ни единого выстрела. Понимаете — ни единого!

«Да, что правда, то правда, — с горечью подумал Антон, поднимаясь вместе с Володей в тесном лифте на третий этаж. — Зато благодаря стараниям «миротворцев» стреляются другие… Немцы-антифашисты, обреченные на выдачу гестапо… Мишник, замученный своей совестью…»