Сумерки в полдень

Коричневые шеренги, осененные гигантскими щупальцами свастики, входили в ворота, сворачивали вправо и влево и двигались вдоль вала, выстраиваясь четкими квадратами лицом к мраморной лестнице, на ступеньках которой расположились в должном порядке устроители съезда. Ближе всех к трибуне с распластанным орлом и свастикой, хотя и ниже ее, стояли «имперские фюреры», еще ниже — министры и генералы, потом — иностранные гости и дипломаты с корреспондентами, а на самой нижней ступени — уже немолодые люди в коричневых рубахах, заправленных в брюки, в высоких сапогах и необычных квадратных фуражках, напяленных на глаза и прихваченных ремешками, затянутыми на подбородках, гауляйтеры — областные руководители, опора режима на местах.

Пронзительно запел горн, коричневые людские квадраты замерли, потом, повинуясь резкой, лающей команде, мгновенно, как один человек, повернулись: те, что стояли слева, — налево, а стоявшие с правой стороны — направо. И оказались лицом к лицу. Их разделял широкий, усыпанный битым кирпичом проход, как красная ковровая дорожка, ведущая от ворот к лестнице. В воротах появился человек. Он шел посредине прохода, вытянув перед собой правую руку, и почти миллионная толпа вскинула вытянутые правые руки и заорала восторженно и самозабвенно: «Хайль Гитлер! Хайль! Хайль!..» Гауляйтеры, генералы, министры и «имперские фюреры» держали вытянутыми руки все то время, пока человек — теперь уже были видны черная прядь волос, нависшая над глазом, и усики — шел по длинному коридору, нацеленному на трибуну. Сопровождаемый восторженным ревом Гитлер поднялся по лестнице и, достигнув трибуны, повернулся лицом к полю. И тысячи рук вновь взметнулись над коричневыми шеренгами, и тысячи глоток завопили с новой силой: «Хайль Гитлер! Хайль!»

Высокий крепкоплечий человек с острыми скулами и необыкновенно мохнатыми бровями, под которыми прятались маленькие, зло сверкавшие глазки, подошел к микрофонам, поднявшим свои змеиные головы над барьером трибуны.

— Гесс, заместитель Гитлера по партии, — сказал Антону Тихон Зубов. — Был его секретарем, писал под его диктовку «Майн кампф», был лакеем, шофером, охранником, сейчас — вроде управделами партии. Туп и упрям, но по-собачьи предан хозяину.

Бесцветно, монотонно Гесс произнес короткую речь, восхвалявшую фюрера, и предоставил слово «имперскому фюреру пропаганды».

Маленький черноволосый человечек, припадая на одну ногу и оттого становясь то выше, то ниже ростом, подошел к микрофонам. На его худом, морщинистом и большеротом лице резко выделялись черные глаза, в которых, как у многих людей, пораженных тяжелым недугом или уродством, застыла ненависть и обида на судьбу. Это был Геббельс.

Он заговорил отрывисто, крикливо, хотя кричать не было необходимости: громкоговорители усиливали голос. Вознеся хвалу Гитлеру и национал-социализму, возродившему «истинно германский дух», оратор под восторженные крики толпы «Хайль! Зиг хайль!» обрушился с саркастической, злобной, а то и просто с грубой и даже грязной руганью на внутренних и внешних врагов Третьей империи и в первую голову на Чехословакию, ставшую якобы послушным орудием большевистских козней и заговоров Москвы против Европы.

Гитлер слушал речь Геббельса, то одобрительно улыбаясь, то мрачнея и жестко стискивая большой рот. И лица министров, генералов и гауляйтеров тоже то расплывались в улыбках, то мрачнели. Когда Гитлер по давней своей привычке опускал руки, переплетая пальцы на животе, все следовали его примеру. Временами фюрер принимался нервно грызть ногти, его окружение переняло и эту привычку: ведь подражание — наиболее наглядное проявление преданности!

Сразу же после длинной речи Геббельса корреспондентам предложили вернуться в город: «фюрер пропаганды» заботился о том, чтобы представители прессы могли как можно быстрее передать информацию о его выступлении в редакции своих газет и телеграфных агентств. Составив и отправив телеграммы, корреспонденты разбрелись по городу. Антон и Тихон Зубов попытались найти Володю, но не нашли: дипломатов увезли на прием. Друзья погуляли по улицам, увешанным флагами, поужинали в шумной и дымной харчевне и к ночи вернулись на вокзал, к своему вагону. Возле него они застали Пятова, де Шессена и Чэдуика. Все трое смотрели в черное звездное небо.

— Судя по звездам, — произнес американец, — завтра будет ясный день.

— Трудно предугадать, — отозвался де Шессен. — Сегодня на приеме наш посол сказал Гитлеру, что барометр предсказывает скорое ухудшение погоды. Посол, естественно, намекал на обстановку в Европе. Гитлер сначала, не поняв намека, согласно наклонил голову, потом, догадавшись, тупо уставился в лицо мосье Франсуа-Понсе своими неподвижными глазами и резко бросил: «Метеорологи часто ошибаются!»