Сумерки в полдень

Чэдуик, хвастаясь своей осведомленностью, сказал, что перед вечером Гитлер собирал руководителей вооруженных сил и совещался с ними до самого приема. И, по мнению нейтральных дипломатов — а у многих из них зоркие глаза и чуткие уши, — военные участники совещания не случайно опоздали на прием, а начальник штаба сухопутных сил вообще не явился.

— И какой же вывод делают нейтральные дипломаты? — спросил Пятов бесстрастно.

— Вывод? — переспросил Чэдуик, не отрывая взгляда от ночного неба. — Они думают, что военные получили какой-то срочный и важный приказ.

— Приказ о нападении на Чехословакию? — взволнованно подсказал Антон: он еще не умел разыгрывать равнодушие. — Неужели они сделают это раньше, чем мы уедем отсюда?

— Маловероятно, — ответил де Шессен. — Это могло бы сорвать нюрнбергское представление, а к нему так усердно и долго готовились. Гитлер не упустит возможности изложить перед всем миром свои условия решения чехословацкой проблемы.

— Не судетской, а чехословацкой проблемы? — спросил Пятов, перестав смотреть в небо.

— Теперь, конечно, чехословацкой проблемы, — подтвердил де Шессен. — Вы обратили внимание, что Геббельс рисовал Чехословакию как главную угрозу миру в Европе?

— Едва ли найдутся дураки, которые поверят, что Чехословакия угрожает миру в Европе, — заметил Антон.

— Дураков, может быть, и не найдется, — отозвался из-за его спины Фокс. Он подошел так тихо, что они не заметили. — Дураков, может быть, не найдется, — повторил он, вступая в их кружок, — но умники, безусловно, подхватят слова Геббельса, что Чехословакия — это советский форпост в Европе и потому опасна для нее.

— Между прочим, — повернулся де Шессен к англичанину, — ваш посол проявил сегодня прямо-таки лихорадочную активность.

— Да, там, на лестнице «партайгеленде», он дважды разговаривал с Герингом, — подхватил «всевидящий» Чэдуик, — а Геринг тут же подошел к Гитлеру и, поговорив с ним, вновь обратился к Гендерсону, ухмыляясь при этом с таким самодовольством, будто перехитрил самого дьявола.

— И не только там, — вмешался в разговор Пятов. — На приеме английский посол разговаривал с Герингом и Геббельсом, дважды беседовал с Риббентропом, а с Вайцзеккером — правой рукой Риббентропа — несколько раз. В этот вечер Гендерсон сильно смахивал на сплетника. Интересно бы знать, о чем это он болтал?

— Не знаю, — ответил Фокс. — Гендерсон не жалует корреспондентов, а меня особенно.

Антон чуть было не заикнулся о «приманке», которую, по словам Хэмпсона, привез английский посол Гитлеру, но вовремя удержался: коль Володя умолчал о ней, значит, говорить не следовало. Провожая друга к его вагону — дипломаты, как и корреспонденты, ночевали в поезде, — Антон спросил Володю, выполнил ли Хэмпсон свое вчерашнее обещание, и Володя, перестав казаться равнодушным, раздраженно ответил:

— Нет! Пока нет…

На другой день почти все повторилось: после того как дипломатам показали замок «карандашного короля» Фабера, а корреспондентам — гигантский концертный зал, который достраивался в Байрейте и был предназначен для исполнения симфоний и опер музыкального кумира Гитлера — Рихарда Вагнера, Антон и Тихон Зубов встретились с Володей Пятовым на лестнице «партайгеленде». Огромное поле снова было занято геометрически точными коричневыми квадратами, снова на ступеньках лестницы стояли те же гауляйтеры, генералы, министры и «имперские фюреры», и снова Гитлер то опускал сцепленные пальцы на живот, то грыз ногти.

Трибуну занял грузный толстяк в белом мундире — Геринг. На его круглом лице с большим, жирным и отвисшим подбородком курьезно выглядел прямой носик. Такие лица Антон частенько видел у комических, актеров и клоунов, поэтому сейчас, глядя на толстяка, невольно ожидал от него какой-нибудь смешной выходки. Но когда тот вскидывал голову, тяжелая нижняя челюсть выдавала в нем человека жестокого характера и жестокой воли. Антон уже знал, что после поражения немцев в прошлой войне Геринг примкнул к Гитлеру, участвовал в «пивном путче», был ранен и, спасаясь от ареста, бежал из Германии. Тяжелое нервное расстройство привело его в шведскую психиатрическую больницу, где он и провел несколько лет. Геринг панически боялся людей, врачам, лечившим его, злобно твердил: «Я ненавижу человечество! Я ненавижу человечество!» Шведские помещики, всегда питавшие слабость к немецким военным, приютили его после больницы, и тогда-то Геринг проявил присущую ему расчетливость и ловкость, сумев покорить сердце молоденькой шведки и завоевать расположение ее богатых родственников. По словам Чэдуика, «добродушный толстяк», каким в Германии рисовали Геринга, был хитрым и опасным интриганом, бессовестным обманщиком как в больших государственных делах, так и в мелких делишках — в картежной игре, например.