Сумерки вождей

Через десять лет, осенью 1932 года, на квартире у Алексея Максимовича Горького, где руководители партии встречались с писателями, Николай Иванович Бухарин вдруг вспомнил этот эпизод. Предложил Сталину:

— Расскажи, как Ленин просил у тебя яд, когда ему стало совсем плохо. Он считал, что бесцельно существование, при котором он точно заключен в склеротической камере для смертников — ни говорить, ни писать, ни действовать не может. Что тебе тогда сказал Ленин? Повтори то, что ты тогда говорил на политбюро.

Сталин неохотно, но с достоинством сказал, откинувшись на спинку стула и расстегнув свой серый френч:

— Ильич понимал, что умирает, и он действительно сказал мне — я не знаю, в шутку или серьезно, — чтобы я принес ему яд, потому что с этой просьбой он не может обратиться ни к Наде, ни к Марусе. «Вы самый жестокий член партии», — ленинские слова Сталин повторил с оттенком некоторой гордости…

Дмитрий Ильич Ульянов, назначенный главноуполномоченным наркомата здравоохранения по курортам Крыма, спросил старшего брата:

— У тебя есть револьвер?

— Есть, — ответил Владимир Ильич.

— А где?

Вождь пошарил в письменном столе. Оказалось, что браунинг действительно лежит там — черный, без кобуры и давно нечищенный, так как Владимир Ильич оружием не интересовался. Дмитрий Ульянов взял револьвер и привел его в порядок.

Пустить себе пулю в лоб? Руки не слушались.

Извиниться или порвать отношения

К Сталину в кабинет без объяснений могли проникнуть только члены политбюро и секретари ЦК партии. Остальным, в том числе работникам его аппарата, следовало заранее договориться по телефону − испросить аудиенцию, осведомиться, в какое время можно зайти.

«Сто раз подумаешь, прежде чем позвонить ему, — вспоминал служивший в его секретариате Алексей Павлович Балашов, — но я не помню случая, чтобы он отказал. Говорил — заходите сейчас или через полчаса. В приемной Товстухе докладываешь, что тебя вызвали. Мы же все подчинялись Товстухе и Мехлису. Надо еще подумать, а как они посмотрят на то, что ты действуешь через их голову».

Иван Павлович Товстуха в 1911 году был сослан в Иркутскую губернию, в 1912 году бежал за границу, в 1913-м присоединился к большевикам. Вернулся на родину после Февральской революции. Работал у Сталина в наркомате по делам национальностей, в 1922 году стал его помощником в ЦК.

«Истинный тип коммуниста-большевика из каторжан или голодных эмигрантов — таким Товстуху увидел невзлюбивший новую власть профессор Московского университета, — желчный, раздражительный, угрюмый, злой, худой, быть может, чахоточный, несомненно ненавидящий и презирающий всех не-большевиков».

Льва Захаровича Мехлиса Сталин приметил еще в Гражданскую войну, после войны взял его в наркомат рабоче-крестьянской инспекции, став генсеком, забрал в ЦК. Мехлиса, глубоко преданного вождю, ждала завидная карьера…

Утром первый или второй помощник докладывал Сталину наиболее важные документы, телеграммы и письма. Записывали распоряжения вождя и распределяли работу между сотрудниками аппарата.

Сталин не любил, когда помощники задавали ему вопрос: «Что делать?» Неизменно отвечал: «А вы как думаете?» Все это хорошо знали и уж второй раз не попадались. Если идешь к генсеку, то неси готовое решение. Он мог и не согласиться, предложить свое, но не смотрел на помощника исподлобья.

Алексей Балашов ночью дежурил в приемной генсека. Важные сообщения, в том числе и из-за границы, поступали круглосуточно. Утром надо было доложить обо всем Сталину. Проснувшись, генсек звонил дежурному, и тот сообщал всю информацию, пришедшую за ночь, делал краткий обзор поступивших газет.

После полуночи неожиданно появились рабочие. Управляющий делами ЦК Иван Ксенофонтович Ксенофонтов прислал их сделать мелкий ремонт в кабинете Сталина. Балашов рабочих не пустил, отправил назад. Через некоторое время позвонил взбешенный Ксенофонтов:

— Ты что себе позволяешь, почему не выполняешь мои распоряжения? Молод еще!

Балашов уверенно ответил, что Сталин ему о ремонте не говорил, а без его распоряжения никого в кабинет не пустит.

— Я тебя уволю! — пригрозил Ксенофонтов.

— Доложу о вашем решении товарищу Сталину, — хладнокровно ответил Балашов.

Утром, когда пришел генсек, Балашов оставил ему докладную записку относительно ночного происшествия и ушел домой отсыпаться. К вечеру вернулся на работу и узнал от коллег, что приходил Ксенофонтов, но Сталин посчитал правым своего секретаря.