Сумерки вождей

Сознавала: в большую политику ей хода нет. Ленин на ее просьбы не откликнется — она дважды вставала к нему в оппозицию. Зиновьев ее не любит, а Троцкого не любит она сама. А только что ставший генеральным секретарем Сталин охотно обзаводился сторонниками.

Александра Михайловна пометила в дневнике: «Я написала Сталину все как было. Про наше моральное расхождение с Павлом, про личное горе и решение порвать с Дыбенко». Откровенно поведала ему, что не может больше работать в Международном женском секретариате — сотрудничество с председателем исполкома Коминтерна Григорием Евсеевичем Зиновьевым для нее невозможно.

Коллонтай просила генерального секретаря ЦК партии определить ее куда-нибудь подальше — на новую работу. Может быть, на Дальний Восток, где Гражданская война затянулась и еще шла борьба за советскую власть. Или командировать рядовым работником в одно из заграничных представительств, скажем, корреспондентом РОСТА (Российского телеграфного агентства, предшественника ТАСС).

Сталин благожелательно отнесся к просьбе Коллонтай. Ответ пришел по телеграфу: «Мы вас назначаем на ответственный пост за границу. Сталин».

Описывая это событие в воспоминаниях, Александра Михайловна добавила:

«Этого счастливого, светлого дня, этого подарка в моей жизни я никогда не забуду». Правя рукопись, к слову «подарка» приписала от руки: «огромного».

Ее решили послать в Лондон. Она отправилась в наркомат по иностранным делам. Дипломатическое ведомство после Троцкого возглавлял Георгий Васильевич Чичерин. На него ее чары не действовали — он женщинами не интересовался.

«Передо мной, — вспоминала Александра Коллонтай, — стоял человек, закутанный шарфом, среднего роста, с маленькими пронзительными карими глазами, бородкой и усами, и смотрел на меня поверх очков. Тонким голосом он сказал, указывая на кресло:

— Садитесь».

Георгий Васильевич был крайне недоволен вмешательством партии в кадровые дела его наркомата. Они были прекрасно знакомы с Александрой Михайловной по временам эмиграции. Чичерин знал ее как пламенного агитатора. Но ему нужны были не революционеры, а дипломаты, которые сумеют ладить с иностранцами! И нарком не счел нужным скрыть свое раздражение:

— Как это ЦК затевает такое щекотливое дело, не поговорив предварительно с наркоминделом? Нашумевшая по всему свету большевистская агитаторша и вдруг — советник советского полпредства! Это неудобно! И особенно некорректно навязывать именно вас Англии. Вы для Британской империи особенно одиозная фигура. Не понимаю, — добавил Чичерин раздраженным тоном, — зачем нам провоцировать отказ в агремане, когда отношения с Лондоном и без того натянуты?

Коллонтай ушла от наркома ни с чем. Казалось, дипломатическая карьера рухнула не начавшись. Но ей симпатизировал нарком внешней торговли Леонид Борисович Красин. По-дружески сказал: не стоит отчаиваться — если откажет Англия, надо попробовать поехать в Норвегию.

Александра Михайловна опять отправилась в ЦК. Только генсек мог заставить наркома по иностранным делам все-таки согласиться с ее кандидатурой. Сталин принял ее. Спросил сочувственно:

— Что же мы с вами будем делать? Не хотят вас. Есть ли страны, где вы меньше нашумели?

Коллонтай назвала Норвегию.

Сталин сделал пометку на листе бумаги, лежавшем перед ним:

— Попытаемся и там.

Идея оказалась разумной. Агреман из Осло пришел быстро.

Перед отъездом Коллонтай вновь побывала у Сталина − благодарила.

Ее недавних единомышленников − вольнодумцев и бунтарей, борцов за права рабочих − вызывали на допросы и сажали. И ее тоже пригласили на весьма неприятную беседу в Центральную контрольную комиссию. Инквизиторы пришли к выводу, что ей нельзя доверять. Этого вывода было достаточно для того, чтобы остаток своей жизни Коллонтай провела в общении с чекистами. Ее бывшие товарищи по «рабочей оппозиции» отправились в лагеря и погибли.

Александра Михайловна подробно описала встречу с генсеком:

«Свидание состоялось около часу дня. Я прошла в комнату, смежную с его кабинетом. Секретарь сказал, что мне придется обождать, у товарища Сталина идет совещание. Но ждать мне пришлось недолго.

— Мои личные отношения к Зиновьеву и Троцкому вам известны. Я целиком поддерживаю генеральную линию и полностью разделяю вашу установку в курсе внешней политики. Но есть некоторые вопросы внутрипартийной демократии, в которых я еще на перепутье.

Сталин:

— Где вы стоите, это уже вопрос вашей партийной совести, и тут вас никто неволить не станет. Но как же вы мыслите взаимоотношения с оппозицией? Стоите вы за фракционность, что ли?

Мы долго и искренне говорили о больных вопросах. Я сказала, что фракции уже существуют. Если их задушить силой, они опять возникнут. Сталин перебил меня:

— Не силой, а партийной логикой и дисциплиной. Если партия хочет сохранить свою силу, она не может, не должна допустить фракций. Дискуссия уже сейчас выливается за пределы партии. Парламентаризма в партии мы не допустим.