Сумерки жизни

Никогда, никогда не слышали, как она смеется; об улыбках или о сдержанном веселии не могло быть и речи, конечно. Приятно и правильно то, что ей говорят и пишут, — хорошо. Неприятно и неправильно — плохо. Но для смеха, усмешек, улыбок нет никогда ни малейшей причины. Многие считали это позой, да это и была поза хорошо воспитанного человеческого достоинства, которого всем недостает. Потому-то очень немногие понимали ее, большинство не хотело с нею иметь дела, с нею скучали и чувствовали себя смущенными; в 1918 году этой естественной корректности не могли больше выносить. Это оставалось для грядущего времени, которое сможет жить без кривляний. Теперь же нужно играть комедию со своими ближними, чтобы не дать им почувствовать их убожество. Красиво, некрасиво, но нужно сохранять положение, которое занимает другой. Ее благородная серьезность оскорбляла хихикающих, которым нужно было сознательно или бессознательно что-нибудь скрывать. Никто ей не позволял быть самой собою. — Хотя это было бы самое естественно» в мире. И самое удобное. Требовалась беспрерывная комедия рисовки. Почему?! Спросите толпу. Спросите ее любезных мучителей!

НОЯБРЬСКИЙ ВЕЧЕР.

Никто не выходит охотно на улицу, если это ему не нужно зачем-либо. Платье изнашивается, чулки рвутся, ботинки портятся, словом, все приходит в некоторое расстройство. На улицах темно, сыро, неаппетитно. Идешь, бредешь, утомленный жизнью. Надежды больше нет. Мы надеемся на март, апрель, май, но где они?! У служащих в нашем отеле нет подобных мыслей. Сознание долга поддерживает их. Ими управляет день, час. Да, обувь промокла, порвалась, но это никому не мешает. Они выносят несправедливости природы, доставшиеся на долю каждого. Без жалоб, грусти; нет, с благородной покорностью непонятной жизненной судьбе. Чем их можно обрадовать?! Подставкой для часов, чернильницей, изящной вазой. Они идут спать, словно утомленное животное, свернутся и сразу засыпают. Это не «покорность», а внутреннее «хорошее воспитание» Дыра в чулке не является вопросом жизни, ее зашивают — или оставляют так. Встают в шесть часов, в полночь прячутся под одеяло. В этом здоровом мозгу нет «надежд». В свободные дни ходят в кино. Зачем?! Никто не знает.

— Как вам понравилось в кино, Мария?!

— Так себе, сударь, музыка совсем недурная.

Никто не имеет понятия об этой патологической невзыскательности. Свертываться под тяжелым одеялом, когда хочется спать, вот высшая точка — «хорошо было» — здешнего небытия. Каждый несет свое жизненное бремя молча. Одна пришла ко мне: «Подарите мне сандалии, мои подметки совсем промокли!» Я подарил ей свои сандалии: «Люди будут надо мною смеяться, а я отвечу: пожалуйста, я последовательница Петера Альтенберга».

СМЕРТЬ МОЕГО ОТЦА.

Мой, отец, ты величайший, самый чистый, почти патологический идеалист, на 84 году жизни ты заснул в своем любимом красном бархатном кресле, держа в дрожащих пальцах необходимую, любимую свою «трабукко». Ты не предчувствовал и не переживал всего того, что было потом, этого опустошения сумасшедшего мира. Как и в былые времена, ты читал «Revue des deux mondes», и твоими любимыми писателями были Тэн и Фуль. Никто из твоих посетителей не надоедал тебе мелочами жестоко-глупой всемирной истории. Твое кресло было в порядке, баста! Тебя все считали бессердечным, но ты многие годы дарил свое сердце благоухающим горным пастбищам Шнеберга и пляскам тетеревов перед утренним рассветом. Тебя не трогали мрачные дела человечества, когда ты любовно прислушивался перед восходом солнца к мощному крику глухаря?! Смерть избавила тебя от многого, мы же, менее ловкие, не смогли во время уйти, и должны ждать времен, которые никогда не настанут. Чтобы возродить «заблудший мир», нужны мировые силы, нет, мировой разум!

ЧЕСТОЛЮБИЕ.

Есть одна настоящая болезнь мозга: честолюбие. Надолго ли ты здесь, а потом тебя не будет вечно. И ты тем не менее честолюбив?! Занимайся сном, пищеварением, полями, лесами, озерами, ручьями. Но брось всякое честолюбие. Тот, кто тебе завидует, недостоин тебя. А кто завидует тебе?! Каждый старается тебе доказать, что ты на ложном пути. Никто бы не захотел поменяться с тобою. Честолюбие — безумие, тяжелое заболевание мозга: ты существуешь так недолго, так мало, и потом тебя не будет вечно. И в это время нужно, чтобы тебе завидовали?! Ave, Diogenes!

МУЖЧИНЫ.