Сумерки жизни

Те мужчины, для которых внутреннее и внешнее благородство, добродушие, душевный аристократизм, внешняя красота в привлекательных женщинах есть нечто второстепенное, трусливые преступники по отношению к любимым женщинам. Они поддерживают бесстыдное тщеславие, отсутствие человечности и стремление давать счастье лишь одним своим бытием, тьфу! Позор не тем убогим «привлекательным женщинам», судьбою созданным привлекательными червяками, нет позор, позор тем мужчинам, которые удовлетворяются вполне этой влекущей силой! Находить очаровательным, прелестным их многочисленные, неизмеримые, вечные недостатки воспитания (это есть часть ее самой!) это есть со стороны нелепо близорукого мужчины большее преступление, чем самое вероломное убийство и грабеж. Ибо здесь есть хоть какое-нибудь объяснение, а для трусливо-глупого баловства внешне уважаемых, недостойных женщин нет никакого! О, да, духовно-душевное подлое удобство. К чему портить себе дело?! Ведь мужчина хочет ее «покорить». Значит, надо баловать, то-есть сделать негодной для истинного счастья в жизни на вечные времена! Ах вы, собаки, собаки!

СУДЬБА, ТЫ МЕНЯ ХРАНИШЬ.

На меня, может быть, кем-то возложена миссия (есть в мире загадки) просвещать людей силой узко-ограниченного таланта писателя, бороться с их жизненной ложью, отнимающей у них миллиарды жизненных сил, обрекающей их на преждевременную старость?!? Я не хочу говорить о том умалишенном в Гмундене, который хотел застрелить меня, о том сумасшедшем в Граце, Августе И., который в час ночи набросился на меня с кухонным ножом в руках, о тех семи заточениях в санатории и т. д. и т. д. Но прошлой ночью, 19 июля 1918, меня милостиво охраняла судьба, это несомненно! Я тихо проснулся в четыре часа утра. Я увидел на моей прекрасной коричневой, гагачьим пухом набитой перине, большое круглое, пустое пятно с горящими краями. Моя папироса натворила это. Я осторожно вылез из-под одеяла, осторожно полил водой горящие края, лег сейчас же снова и спал прекрасно до восьми часов. С тех пор я знаю, что по какой-то причине мне судьбою не суждено еще умереть. Бессчетное число раз спасала меня судьба, но этот раз ее предостерегающий голос звучал для меня необыкновенно настойчиво, для меня, грешника!

НОЧЬ.

Ночь без исхода. Ты вспоминаешь тысячи ненужных грехов. И, несмотря на это или именно поэтому ночь длится без конца. Как глупо ты жил, или, скорее, не жил; ты прошел незаметно, ты не был гением, как Бисмарк, ты не управлял сам собою, не исполнил, следовательно, единственной верной задачи мужчины! Тысяча вещей гнали тебя прочь от самого себя; отняли у тебя твои внутренние жизненные силы, угнали тебя далеко от лучшего, что в тебе есть!

Потому-то ночь и длится без конца.

Ибо слишком велико число глупых и ненужных твоих грехов.

Разве ты должен был тогда сделать это?! Нет, ты не должен был, особенно в этом опасном для тебя отношении. Почему ты все же совершил это?! Для того, чтобы эта бесконечная ночь дала тебе человеческую возможность вспомнить свою греховную жизнь и укоряла тебя за то, что ты все это жуткое время своей жизни был так мало человеком!

И потому эта ночь без исхода.

МОЯ ГОРНИЧНАЯ.

Она читала трудные, непонятные книги, работала без отдыха с шести часов утра до одиннадцати часов ночи, питалась главным образом чаем и черным хлебом, никогда не жаловалась, была всегда в хорошем настроении, смотрела на жизнь, как на неизбежную, тяжелую обязанность, бороться с которой просто невозможно. Она не понимала, как можно быть таким глупым и наглым; восставать, когда тысячи сил в заговоре против нашего жизненного счастья и стремятся ввергнуть нас в гибель?!? Несмотря на свою молодость и красоту, она всегда уступала, пела, как будто на земле все идет гладко и даже весело. Ею управляло сознание долга, как управляет идеальный капельмейстер своим идеальным оркестром; она не умела бороться с судьбой; она видела во всем неотвратимую необходимость этой жизни. И потому, да, только потому, она пела, и каждая крона, что ей дарили, была для нее особенно радостным неожиданным событием в ее прелестном, никем незамечаемом существовании.

13/XII 1918.

5 часов утра.