Сумерки Зверя

Кругом тех замков нивы да пашни, сады яблочные, пасеки жужжащие, огороды зеленые овощами одаряют отменно. Домишки поселян, избы не курные, белые, желтой соломой крытые. Трактиры подорожные жирными щами, хмельным пивом да чернобровыми хозяйками славятся. Церквушки на взгорьях, стройные, белокаменные. С колоколен, по праздничным дням, далеко округой благовест разносится. Благодарение милостивому Бугху за мирное житие нетревожное, за урожаи обильные, за господ недокучливых. Дороги хоженые по склонам вьются, ведут к лугам травостойным, росистым – пастбищам коз круторогих. Там, у студеных потоков шалаши пастушьи, маслобойни да сыроварни каменные. Там, костры ночами горят, песни поются, хороводы водятся.

А на другом берегу вековые осины на ветру шумят, ночами волки воют, по утренней заре туман клубится. Вечно сумрачен лес Шурваловальский, дремуч и обширен. По равнинам дубравы кряжистые, горделивые боры сосновые на древних барах песчанистых, в низинах светлые рощи березовые, а в распадках да урочищах чащобы еловые.

Богаты лесные угодья и зверем и птицей и грибами и ягодами, да честному люду ноддовскому дорога в те края заказана. Ни поселянину лыка надрать, ни кланщику пушного зверя добыть, ни высокородному лорду вепря затравить, сердце рыцарское потешить.

Нет туда ноддовцам ходу.

В том лесу правобережном дебрь непролазная, трясины бездонные, берлоги звериные, да кубла змеиные.

Но не так кровожаден зверь лесной серый, не так гады ползучие ядовиты, не так топи болотные прожорливы, как народ тамошний зловредный.

Ведь на том берегу земли тамплиерские. Владения Его Преимущественного Величества, Великого Магистра Темплариорума. Не жалует Гроссмейстер чужаков-иноверцев. Ох, не жалует!

В давние годы, в то былье, что травой поросло, все владыки земные огнем и мечем, гнали орденцев, аки псов бешенных. Тогда, поджав опаленные хвосты, заявились в королевство Нодд тамплиерские легаты. Слезно молили венценосца, милосердья ради, дозволить им отселиться в пределы монаршьи смиренными вассалами Его Величества. Нынешнего короля Сагана пращур, по имени Гарольд, а по прозванию Недоумковатый, сжалился недодумав, мудрому совету своего верного сенешаля Короны лорда Хорстемптонского не внемлил. Монаршей милостью и высочайшим эдиктом объявил в земле Нодд существующим Великий Приорат Тамплиерский и жаловал монахам неугодья безлюдные, те чащобы лесные нехоженые, что от Расплат-реки до самих Проклятых гор простираются.

Там и осели храмовники. Да только присягаясь Недоумковатому в верности, держали кукиш в кармане. Не долго подати платили, не долго выи гнули. Лишь оклемались после мытарств своих тяжких, лишь замки и крепости возвели, тотчас коронной властью пренебрегли. Снова, как в годы былого могущества, высокомерно нареклись орденом Вселенским. И хоть вселенная их на краюшке мира скукожилась, но, видать, на уме что-то лихое держали. И держат поныне.

Помутила неуемная гордыня тамплиерский разум. Не признают храмовники милости Бугха. Не славят ни мудрость одноглазого воителя, ни удаль млатодержца, да и прочих стратоархов в своих молитвах не поминают. Но поклоняются только одному, небесам неугодному, Бафомету – властелину тьмы и гнилой плоти. Другие же народы, объявили еретиками, а светлый знак тригона, перевернув наоборот, раскрасили красным цветом.

Кровавым цветом.

Тревожится молодой король Саган. Что в том Приорате творится, особо не ведомо. Но нет-нет, да приходят глухие слухи. Худые слухи. Да что поделать, когда радетелей веры и отечества на пальцах перечесть – одной руки довольно будет. Прочие лорды древними распрями себя и свою землю изводят. В злоненужных файдах кровь напрасно проливают, только новые обиды множат. Поморские бароны, то витязи добрые. Только им силы еле-еле хватает прибрежные кордоны королевства от варяжских дружин пиратских боронить. А на прочих надежды мало.

Тревожится Саган, да не ведает, что уже объявили тамплиеры королевство Нодд своим Великим Приоратом, и Великий Приор уже назван. Имя ему – Черный Локи.

Посреди леса Шурваловальского, на перепутье дорог, сквозь буреломы да чащобы трудно проложенные, стоит крепость орденская. Выше вековых елей ее стены каменные, башни того боле, а колокольни да шпили соборные в самое поднебесье восходят. Вокруг рвы глубокие, воды темные, мутные о крутые берега вяло плещутся. Не цветут в тех омутах кувшинки, рыбы не играют. Только темной ночью холодный звездный блеск мерцает, да ясным днем отражается серость камней логова тамплиерского.

Неприступно и зловеще огородилась крепость храмовничья, замок Шурваловальский от цветущего мира. Недоверчиво глядит на мир поднебесный бойницами башен, щериться зубцами стен. На вершине донжона заносчиво реет черно-белый штандарт орденский. Надменный Beauseant цвета талого снега на жирной кладбищенской земле. Ядовитым жалом аспида плещется на ветру двухвостый стяг, тянется, стремится к пределам Нодд.