Сумка Гайдара

Снова еду на Украину. Беру на этот раз с собой портативный магнитофон. Все, что мне теперь расскажут, запомнит пленка.

В Киеве нахожу бывшего путевого обходчика Игната Терентьевича Сорокопуда. Это он хоронил Гайдара.

— Когда немцы подозвали меня и велели закопать убитого партизана, — вспоминает Сорокопуд, — я подошел и сразу же узнал Аркадия Петровича. Мы были с ним знакомы. Он заходил ко мне. Я его угощал и давал еды с собой... А тут он лежал на земле, в короткой своей солдатской шинели. Рядом валялась его ушанка с рыжим мехом. Но уже ни ордена, который он носил на гимнастерке, ни оружия, ни противогазной сумки на нем не было.

Значит, обходчик не видел.

Неподалеку от райцентра Гельмязево нахожу дом Тараса Федоровича Бутенко.

— Да, — подтверждает он, — я помогал Башкирову. Он спрашивал про сумку. И что сумку забрали немцы, сообщил ему я.

— Вы сами видели, что немцы уносили сумку?

— Самолично не видел.

Бутенко замолкает. И кассета накручивает длинную паузу.

— Назовите человека, который видел.

— Назвать по имени такое лицо не могу. Но что забрали немцы — точно. Все так говорят.

Нажимаю клавишу «стоп». Когда «все говорят», хотя никто не видел, у меня есть право усомниться.

Еду еще к двум партизанам. Они живут по соседству. Это братья Денис и Иван Ваченко.

Денис Семенович, парень из бедного украинского села, участвовал в штурме Зимнего. Слышал, как ударила «Аврора». С передовым отрядом ворвался в царский дворец. Денис Семенович держится скромно, рассказывает о Гайдаре душевно.

— У Аркадия Петровича была поговорка, — вспоминает он. — Услышит что хорошее или плохое, задумается и скажет: «Что ж, и это запишем!»

Я радуюсь точности припомненной детали: это очень похоже на Гайдара.

А Иван Семенович Ваченко желает выглядеть многозначительным. Хмурит брови, якобы от напряженной работы мысли. В отряде он был завхозом. В письмах ко мне обещал, что сообщит много важного. Но вот мы сидим с ним на крыльце вдвоем. Поют петухи. Вращаются кассеты. Бывший завхоз сыплет ворох не связанных между собою слов. Я прошу его уточнить отдельные подробности. Он путается и ничего дельного сказать не может.

О сумке спрашиваю братьев порознь. Ни один не видел, как немцы ее забирали. Кто видел? Не знают. «Но отчего ж, — спросил я себя, — «все говорят»?»

В юности мне довелось изучать прекрасную и стройную науку логику. Она исследует законы нашего мышления. В особенности я полюбил раздел «Доказательства и опровержения». Я научился во время споров обнаруживать логические ошибки в рассуждениях своих товарищей и двумя-тремя логическими приемами легко опрокидывал их доводы.

Обнаружил я типичную ошибку и в рассуждениях партизан. Они полагали: раз сумку Гайдара никто не видел после его гибели, значит, она пропала в момент гибели (то есть забрали гитлеровцы).

А если Гайдар за день до случившегося успел сумку спрятать? Этого обстоятельства партизаны не учитывали. Бутенко продолжал настаивать, что сумка попала в руки к немцам, хотя убедительных доказательств у него не было.

А я хотел верить, что Гайдар с его предусмотрительностью заранее позаботился о том, чтобы его рукописи — при любых обстоятельствах — остались целы и после изгнания гитлеровцев были доставлены в Москву.

Но доказательств, что он успел это сделать, я тоже не имел. Как же быть? Помочь мне могла только логика. Она учит: одно и то же суждение может быть либо истинным, либо ложным. Если утверждение Бутенко — сумку забрали немцы — истинно, то рукописи давно пропали и всякий поиск бесполезен.

Если же заявление бывшего партизана ошибочно, то возникает будничный, рабочий вопрос: где или у кого перед 26 октября Аркадий Петрович Гайдар оставил на хранение брезентовую противогазную сумку со своими бумагами?

В ПОЛУШАГЕ ОТ СУМКИ

Я поселился в Лепляве у Афанасии Федоровны Степанец. Это к ней в июне 1944 года попросился на постой капитан Башкиров. К ней в августе 1962 года впервые приехал я. С этой беленькой хаты под соломенной крышей начинался мой поиск на путях-дорогах Гайдара, который продолжается по сей день.

Весной 1964 года я обосновался у Афанасии Федоровны надолго. С военной поры в доме мало что изменилось: та же русская печка с лежанкой. Самодельный буфет до потолка. Лавки вдоль стен. Стол, врытый в сухую глину пола. Угол с иконой и портретом Тараса Шевченко.

Когда я подарил Афанасии Федоровне увеличенную фотографию Гайдара, она вставила ее в рамку, повесила высоко на стене и тоже убрала расшитыми полотенцами. Пока не началось строительство Каневской ГЭС, по вечерам горела керосиновая лампа, та самая, при свете которой писал Гайдар. Только пришлось купить новое стекло.