Сумка Гайдара

Опустив ножик обратно в маленькое отделение, Аркадий Петрович раскрыл тетрадь. Это была предпоследняя из московского запаса. В ней еще оставалось не меньше половины чистых страниц. И каждый раз, принимаясь за работу, Гайдар оказывался перед дилеммой — больше записать, расходуя как можно меньше бумаги.

Но как он ни исхитрялся, тетради все равно кончались. Достать новые было негде. А делать записи на отдельных листках он считал пустым занятием. В сумке листы сминались, рвались, текст на них стирался. И много ценнейшего материала из-за этого уже погибло. Что он станет делать без тетрадей, Аркадий Петрович не знал, старался пока об этом не думать и в шутку уверял себя: «Даст бог день — даст и тетрадки».

Конечно, было бы легче работать и удалось бы подольше растянуть свои писчебумажные запасы, будь у него чернила. И в деревнях, наверное, чернила и школьную непроливайку можно было бы достать.

Но чтоб писать чернилами, требовался стол. Правда, стол, вкопанный в грунт, имелся в землянке. Но работать за ним Аркадий Петрович не мог. От света каганца быстро утомлялись глаза. Даже сквозь толстую подошву стыли ноги, а главное — давил на голову низкий потолок. И Гайдару казалось, что мысли от этого становятся плоскими.

Стол можно было бы соорудить и возле пня. Плотников в отряде хватало. Но все уже настолько привыкли видеть Гайдара с сумкой на коленях, что никому не приходило в голову, что это неудобно. А сам он ничего объяснять не хотел. Он опасался, что если даже скажет, то за один раз ему стол не соорудят, а работе помешают. А Гайдар спешил...

Аркадий Петрович не смог бы ответить ни себе, ни другим, почему так спешит, но он ежесуточно пребывал во власти могучего стремления как можно больше успеть, словно кто-то все время нашептывал ему: «Скорей! Давай скорей!..»

Эпизоды последних боев у стен Киева, картины отступления, отчаянные сражения наших регулярных частей уже в глубоком немецком тылу, выражения лиц наших солдат в минуту опасности; подробные описания партизанских операций, сравнения с похожими операциями времен гражданской; отважные и подлые поступки, глаза детей во время воздушной тревоги в Киеве и под огнем в Семеновском лесу, когда они смотрят на тебя, а ты ничем не можешь помочь; женские голоса, убаюкивающие детей, успокаивающие раненых; предсмертные просьбы умирающих, которые шепчут имена и адреса. Звуки войны — шелест летящих тяжелых снарядов, кошачий вой мин, пронзающее завывание пикирующего бомбардировщика, всегда пугающий щелк оружия, в котором кончились патроны; имена героев, о которых следует при первой возможности сообщить на Большую землю; фамилии, адреса и деяния предателей, которых ни в коем случае нельзя забыть, — все это практически безостановочно билось, тасовалось, ярко вспыхивало в клетках мозга, просилось на бумагу.

Лишь на короткий срок воспоминания куда-то отодвигались, когда Гайдар приступал к выполнению боевого задания. Здесь уже он сосредоточивался на том, что ему предстояло, то есть не спускал глаз с участка дороги, где все должно было произойти, помнил, что держит в руках гранаты со вставленными запалами, а в одной уже выдернуто кольцо.

Это значило: как только он расслабит пальцы, которые сдавливают скобку, граната через две-три секунды взорвется, и потому ее нужно метнуть, пока не устала рука.

Но когда уже пылали на дороге транспортер и грузовики, когда уже утихали выстрелы застигнутых врасплох и разбежавшихся солдат, когда партизаны, неся или везя на подводах трофеи, успевали отбежать достаточно далеко и могли не опасаться преследования, мысли, связанные с литературной работой, тут же возвращались к нему.

И потому одну из ближайших своих задач, помимо участия в боевых операциях, Аркадий Петрович видел в том, чтобы ценой каких угодно усилий поскорей отписаться, то есть разгрузить голову от огромного количества впечатлений.

Гайдар мечтал, что наступит такая пора, когда он сможет просто вести дневник, то есть делать записи за одни сутки, и начнет ту книгу, замысел которой прорисовывался все отчетливей.

И если он успевал утром заполнить своим быстрым мелким почерком, обретенным тоже здесь, на войне, пять- шесть тетрадных страничек, то внутреннее напряжение ненадолго спадало. Наслаждалась коротким покоем память. Отдыхали, точно он разгрузил вагон, мышцы. Возникало радостное ощущение добросовестно выполненного долга...

И в голове начинала выстраиваться новая вереница эпизодов, ожидающих своей очереди.

...Гайдар пролистнул заполненные страницы, поправил в пальцах карандаш, низко взяв его за сточенный край. Сегодня предстояло записать историю, которую он рассказывал за столом у лесника Швайко, — «Золотая Звезда генерала».

...Карандаш начал толсто писать. Гайдар вынул ножик — и не смог его открыть. Потерявшие чувствительность пальцы не ухватывали выемку в верхней части лезвия. Гайдар понял, что основательно замерз.