Сумка Гайдара

Он поднял Марийку (она тут же обвила его шею, не выпуская котенка), левой рукой прижал ее к себе, а правой вынул из кармана шинели пистолет. И, нащупывая легким прикосновением подошв стертые ступени, начал медленно подниматься наверх, к свету.

Сверху вместо голосов теперь доносился скрежет чего-то тяжелого, что двигали по каменным плитам. Скрежет позволил Гайдару быстро подняться по лестничным маршам и затаиться в темном углу между вторым и третьим этажом.

А на следующей площадке, на гвозде, горела керосиновая лампа с привернутым фитилем. И мужчина лет сорока в клетчатой рубашке, согнувшись, толкал дерматиновый диван, на котором был навален разный хлам: медные тазы для варенья, гипсовая статуэтка поэта, настольная лампа без абажура с бронзовыми фигурками ангелов, которые взмахивали крылышками.

Мужчина не понравился Гайдару. И, приложив к своим губам ствол пистолета — в знак того, чтобы Марийка с ним не разговаривала, Аркадий Петрович стал так же бесшумно спускаться. На улице, подняв голову, Гайдар оглядел окна всех этажей. Они были темны. И луч света пробился не сверху, а снизу.

В покрытой чугунной решеткой яме, сбоку от асфальтированной пешеходной дорожки, желтело плохо задернутое старым шерстяным одеялом окно подвала.

Гайдар стал искать вход. И обнаружил возле парадного вывеску: «Лицую брюки и пиджаки». Большая стрелка показывала вниз. Крепко держа за руку Марийку, которая прижимала к себе уснувшего котенка, Гайдар вошел в подъезд, спустился под лестницу. Входная дверь в мастерскую была приоткрыта. Они прошли по темному коридору вперед. Путь им снова преградила дверь. И Гайдар вежливо постучал в нее рукояткой ТТ.

— Входите, — ответил немолодой мужской голос.

Двое стариков, муж и жена, сидели на гнутых венских

стульях возле узлов и фанерных чемоданов, среди которых выделялся полукруглый футляр перетянутой ремнями швейной машинки «зингер».

А двое мальчишек, старший из которых был ровесником Марийки, лежали на широкой деревянной кровати под лоскутным одеялом.

Тут, как и во многих домах в эту ночь, пока оставалась возможность выбора, решали.

А дело заключалось вот в чем. Дочка стариков, Соня, две недели назад, когда все были уверены, что Киев выстоит, записалась санинструктором в пехотную часть, где служил командиром роты ее муж.

— У них сумасшедшая любовь еще с очага,[8] — сказала жена портного.

А мальчишек Соня оставила родителям. И вот теперь старики сидели на узлах, понимая, что надо уходить из города, и не имели силы отважиться на такой шаг с внуками и швейной машинкой, без которой не могли существовать.

Гайдар в двух словах рассказал о Марийке, дал понять, что не может больше задерживаться. И поскольку в шинели с пустыми петлицами он порой производил невыгодное для себя впечатление, то вынул из кармана и показал свой писательский билет.

— Сонечка вас, конечно, читала. Она все читала, — сказал старик. — Она будет очень жалеть, что вы ее не застали.

— А девочка пусть у нас поживет, — вздохнула старуха. — Пойди, — обратилась она к Марийке, — познакомься со своими приятелями. Это Миша и Алеша. Они рисуют, поют и уже знают буквы.

Миша и Алеша, удивленные тем, что девочка у них остается, сели, не забыв запахнуться в одеяло, из которого теперь торчали только их головы. А Марийка крепко держалась за карман шинели Гайдара.

— Идите по своим делам, — разрешил Гайдару старик. — Мы все равно никуда не поедем. А Сонечке скажем, когда она вернется, — улыбнулся он жене, — что она оставила нам троих.

— Я с вами. Я пойду с вами, — испуганно и моляще заговорила Марийка. — Ведь вы идете искать мою маму? — И она снова посмотрела на него с надеждой.

...Гайдар помнил, как торопливо пожал руки старикам, кивнул мальчишкам, поцеловал в соленые глаза девочку и, сунув под графин несколько сотенных бумажек, вышел — почти выбежал на улицу.

Он опаздывал в Голосеевский лес. Он рисковал, он мог не успеть вернуться к мосту до рассвета.

* * *

Когда случай с Марийкой был припомнен до самых мелких подробностей: там, в подвале, при свете, выяснилось, что глаза у девочки темные, а к ее матроске под пальто приколот маленький значок Всесоюзной сельскохозяйственной выставки, которая перед войной была празднично и шумно открыта в Москве; когда Гайдару оставалось только сесть, положить на колени тетрадку и сжато, без лирики, все записать, прибежал один из наблюдателей:

— Обоз... с большой охраной...

Вечер

Захватить удалось всего пять подвод, и две перепуганные коровы сбежали в лес сами. Необычное в это утро оживление на шоссе помешало взять больше, но страх оккупантов перед всякого рода зарослями избавил партизан от преследования.