Я смотрю, как два мальчика вкатывают в большие двойные двери конюшни в Корте Веккья то, что осталось от летающей машины. Не более чем разбитый деревянный скелет с порванным шелком. На этот раз на площади перед фасадом собора собралась сотня людей. Очередное зрелище. Очередное посмешище. В следующий раз можно было бы попробовать с другой позиции – если я, конечно, смогу пережить этот позор и найду в себе силы начать заново.
Думаю, я мог бы начать заново, ведь Людовико иль Моро сейчас занят другим и до меня ему мало дела. Он все-таки герцог Милана, и у него есть заботы посерьезнее. Вряд ли новый титул что-то меняет, ведь Людовико иль Моро много лет исполнял роль герцога, хотя и был только регентом.
Нетрудно было предвидеть кончину бедного Джана Галеаццо, маленького герцога, который в детстве бывало появлялся в коридорах этого дома, а теперь стал достаточно взрослым, чтобы представлять такую угрозу, с которой считаются. «Отравлен средь белого дня, – шепнул мне в коридоре арфист Марко. – Причем сидя во главе стола. Слуги говорят, что личный врач его светлости сам приготовил смесь». Но никаких последствий, кроме того, что титул перейдет Людовико иль Моро, не будет, потому что кто может пойти против его власти?
Я думаю, что вовремя Чечилия Галлерани уехала из герцогского дворца. Невольно улыбаюсь, когда думаю о Чечилии: она теперь графиня, женщина с положением, и доехать до нее на карете можно всего за день. Думаю, надо мне съездить навестить ее. Хочу посмотреть, где она повесила мой портрет, и узнать, нравится ли ее мужу, другому Людовико, как я изобразил его супругу.
К тому же, мне так много надо ей рассказать! Чечилия, возможно, одобрила бы вечерние приемы Беатриче, с новыми сонетами, новыми развлечениями, новыми играми в кости. Я поначалу сомневался, но герцогиня, несмотря на молодость, прекрасно справилась с ролью супруги Людовико иль Моро.
И все же Беатриче не удалось полностью завладеть вниманием его светлости. Слуги в коридорах шепчутся, что Лукреция Кривелли ждет ребенка, а Людовико записал на ее имя фруктовые сады и башню на озере Комо.
Поездка далеко за стены Милана в имение Чечилии Галлерани и встреча с ней могли бы принести мне огромную радость, но не знаю, обрадуется ли она мне и рассказам из герцогского дворца. Может быть, мне не следует забивать этим ее голову? Хорошо, что все это осталось для нее позади.
86
Через месяц после отъезда из Кракова Доминик снова сидел в поезде. Но на этот раз без винтовки за спиной. Без каски. Без живописи, за которую он отвечал головой. В сумке у него не было боеприпасов или пайка. И сердце его было легким, как солнечный свет, проникающий в окна вагона, с грохотом проезжающего через зеленеющие поля его родной страны.
В этом долгом путешествии из Европы домой Доминик мало думал об Америке: все его мысли были поглощены Салли и детьми. Но когда его ноги ступили на землю Губернаторского острова, он вдруг оказался раздавлен нахлынувшими эмоциями. Не обращая внимания на людей вокруг, он кинул сумку на землю, упал на колени и прижался губами к земле; слезы текли из его глаз.
Они недолго пробыли в Нью-Йорке. Вместе с другими молодыми людьми он остановился, только чтобы побриться и переодеться в чистую форму, и тут же поспешил на Центральный вокзал. Доминик спустился на платформу и увидел кондуктора, проходящего из одного поезда в другой. Один поезд шел в Питтсбург, а другой – в Сан-Антонио. Прежде чем сесть в поезд, Доминик остановился и проводил глазами поезд, идущий в Техас. Без Пола. Сколько же военных никогда больше не вернутся домой!
Доминику оставалось только одно утешение. Ему выпало сыграть свою роль, пусть и незначительную, в том, чтобы вернуть домой не только портрет очаровательной Чечилии Галлерани работы Леонардо да Винчи, но и многие другие дорогие полякам произведения искусства. Он вспомнил свою поездку из Мюнхена в Краков, в окружении деревянных ящиков с картинами и разобранными частями великого алтаря Вейта Штосса[61]
. Вспомнил, как люди в лохмотьях бежали рядом с поездом, с каким облегчением и радостью они встречали союзников, когда те подъезжали к платформе в Кракове.