Сумрачная дама

Вдруг, перекрикивая хаос, счастливые вопли и шум толпы, над ними разнесся голос, полный невероятной радости. Колонна остановилась, увидев юношу с безумным взглядом, который то нес, то грубо волок за собой, водрузив наконец на тротуар, возмущенно шипящий от такого обращения радиоприемник.

– Слушайте! – возбужденно кричал он с сильным немецким акцентом. – Слушайте!

Он открутил громкость приемника до максимума.

Машина Доминика шла в центре колонны, и оттуда Доминик толком ничего не слышал. Ему показалось, что он узнал доносящуюся из приемника драматическую музыку: возможно, Вагнер. В нем поднялась надежда, и он видел, как она озаряет лица окружающих его людей.

Музыка прекратилась, и сквозь радиошумы послышался громкий голос говорящего по-немецки диктора. Люди притихли, вслушиваясь в слова. Доминик слов не понимал, но почувствовал, как по толпе пробежала волна возбуждения. Едва диктор договорил, как толпа взорвалась криками триумфа и радости. К Доминику подлетела совершенно незнакомая девушка, обняла его и принялась прыгать и трясти его, пока у него не застучали зубы.

– Что? В чем дело? – спросил Доминик. – Что происходит?

– Гитлер. – От вида счастливых граждан глаза Вивера были наполнены слезами. – Гитлер мертв.

Доминик ушам своим поверить не мог. Он почти не видел в беспощадном диктаторе человека, тот казался силой природы, неким темным мрачным божеством, вознамерившимся уничтожить человечество. Доминик ненадолго задумался, в скольких смертях был виновен Гитлер. Он подумал о Поле. А после – обо всех тех товарных вагонах, и часть его усомнилась, что Гитлер все-таки был человеком.

Его смерть должна была означать только одно. Берлин пал. Доминик стянул с себя каску и замахал ей в воздухе:

– Урааа!

– Ты знаешь, что это значит? – спросил его, сияя, Вивер.

– Все почти закончилось. Все наверняка почти закончилось, – ответил Доминик.

Вивер смеялся.

– Уже почти пора возвращаться домой.

Домой. Эта мысль наполнила Доминика знакомой сладкой болью, пронзившей его до самого сердца. Закрыв глаза, он пощупал спрятанный в кармане рядом с отданными ему в Марбурге картотечными карточками блокнот. Он измялся и истрепался по углам, но перевязывавшая его бечевка не давала ему рассыпаться.

Когда Доминик открыл глаза, взгляд его упал на часть толпы. Там стоял, согнувшись над тротуаром, с вялым и отсутствующим видом, не считая сдвинутых в замешательстве густых бровей, старик. Он посмотрел на Доминика широко раскрытыми непонимающими глазами. Доминик попытался ему улыбнуться, но старик от этого еще больше растерялся. Он прижимал к груди плюшевую собачку; когда-то она была белой, но теперь потемнела и пожухла от времени. Ее глаза-пуговички добродушно смотрели из крепких объятий старика на Доминика.

Доминик задумался, когда этот старик в последний раз видел солнце. Тот зажмурился, отчего морщинки на его щеках стали еще глубже, а потом, склонив голову на бок и прищурившись, посмотрел на Доминика. Вскоре стоявшая рядом со стариком одетая в форму медсестры женщина взяла того за руку. Она зашептала что-то ему на ухо, а он, склонившись к ней, будто бы целиком сосредоточился на ее словах. Потом он снова посмотрел на Доминика, и его глаза загорелись. Его вялая нижняя губа дернулась, его лицо растянулось в широкой улыбке. Старик помахал Доминику, и Доминик увидел, как глаза женщины наполняются слезами.

Вот это, подумал Доминик, и есть освобождение.

67

Эдит

Нюхаус на Шлирзе, Германия

Май 1945

Из окна своей расположенной высоко под крышей дома семьи Ганса Франка спальни Эдит услышала, как по радио говорят по-английски.

К тому времени большую часть вечера она просидела на краю кровати, перечитывая свои исписанные мелким почерком потертые странички с копиями описей. Большая часть работ в ее списках была теперь помечена маленькими галочками: все их по пути из Польши в Баварию оставили в «безопасных хранилищах» Франка – бесчисленных банковских хранилищах, складах музеев и соляных шахтах. В некоторых из них Эдит за последние несколько месяцев побывала.

Эдит пробежала глазами по последним вещам, оставшимся в личном поместье Франка: несколько ценных ковров и других декоративных предметов, несколько важных картин. Она провела пальцем по первому пункту списка: «Дама с горностаем» да Винчи. Эдит испытывала некоторое облегчение от того факта, что по крайней мере эта картина оставалась у нее под присмотром.

Тем временем Эдит страдала от безделья. Старое семейное поместье Франков не нуждалась в украшении. Бригитта укатила в машине, окруженная вооруженной охраной, вместе с младшими детьми навестить родственников где-то еще в Баварии. Остались только Норман и его отец. Норман, который говорил по-английски почти так же хорошо, как Эдит, отверг ее предложение помочь ему с уроками.

Чем было заняться «даме-реставратору»? Эдит выжидала, пытаясь казаться в поместье невидимкой, в надежде, что Франк оставит ее в покое.