Сумрачная история (СИ)

   - Я, вроде, понял, как он работает. Очень интересная задумка. Попытаюсь как-то приспособить у себя. Сила пара - она практически как магия, только без магии... Надеюсь, ты не осуждаешь меня за это.

   - Ни в коем случае. - Виктор нащупал у себя в кармане кристалл.

   Мешок вновь был увязан. Гном поплотнее закутался в подаренное одеяло.

   - Прощай, - повторил он. - Снова и снова я убеждаюсь, что жизнь полна открытий и чудес. Надо лишь искать... Прощай, друг. Даст Горный Отец, ещё свидимся.

   Гном вскинул вверх раскрытую ладонь. И шагнул за всколыхнувшуюся завесу. Почти сразу за ним портал погас. Сумрак вокруг Виктора сгустился. Пришла тишина.

   Он оставался в тишине без движения. Стоял и смотрел на потерявший вместе со свечением и форму кряжистый контур, тонущую в окружающих тенях... В каком мире он сейчас находился? В своём "привычном"? Или могучая надкосмическая Сила, что прокладывает пути меж мирами, связывая их, словно бусины на ожерелье Вселенной, затянула и его в чужие пределы. Близость иной реальности, близкой, но скрытой от глаз за незримой тонкой ширмой, ощущалась им столь отчётливо, как никогда прежде. И, должно быть, как никогда не почувствуется впредь... Где-то шумели машины. Вот завыла сирена скорой помощи, спешащей на вызов.

   Виктор поёжился.

   Он отвёл взгляд от обрубка некогда великанской ели, хозяйки здешних лесов, веками правившей своим древесным царством, и ныне павшей под наступающей пятой цивилизации. Тело её пошло на доски. А основание - возможно, последний межмировой портал - осталось гнить посреди захолустной свалки.

   - Наш мир поистине уникален, Крыс.

   - Поистине, Громила... Я что-то начал подмерзать. Может, пойдём, а?

   Оскальзываясь, разок вовсе упав на колено, он всё же покорил склон оврага. Стоя на его краю, набрал полную грудь драконом и выдохнул в небо белые клубы. Хорошо.

   Засунув руки в карманы, побрёл восвояси.

   Уже дойдя до пешеходной дорожки, резко остановился. Руки его проделывали сложные движения в карманах куртки. Перчатки полетели на землю. Принялся ощупывать карманы на брюках. Спереди и сзади.

   Затем подобрал перчатки и побежал обратно к оврагу.

   - Просто выпал, - сказал он сам себе. - Лежит там...

   ...Домой он вернулся за полночь.

   Мать не спала. Ждала на кухне. Наверное, у неё была припасена на его счёт пара ласковых. Но, увидев его, разом про всё забыла.

   Он молча раздевался в прихожей.

   - У тебя что-то случилось?

   Он не ответил. Пошёл умываться. Мать пошла следом, теребя край халата.

   - Ты выглядишь грустным. Вы расстались?

   - Я ни с кем не встречался, чтобы расставаться.

   - Да... да.

   Он заперся в ванной. Пальцы у него задубели, все они были оцарапаны. Морщась от боли, он подставил их под струю горячей воды.

   Он облазил весь этот чёртов овраг, перерыв весь мусор на его дне, как последний бомж. Потом ходил в кочегарку. Искал там. Потом едва ли ни на карачках прополз по обочине, где они шли.

   Кристалл был у него, когда они стояли в овраге, он помнил это. Вроде бы.

   Думал, что не уснёт. Голова трещала от царящего в ней буйства. И ещё от проклятий, что он насылал на себя и на весь мир. Почему он не носит с собой фонарик? Ведь все разумные люди носят с собой в темноте фонарик, разве нет?

   А затем он провалился в тягучую чёрную бездну.

   Проснувшись по будильнику, не умываясь и не завтракая, быстро собрался. Мама уже ушла на работу. Схватил рюкзак, даже не заглянув в него. Пока обувался, забыл его в прихожей. Запер квартиру и пошёл. Но не в школу.

   При утреннем свете ещё раз обшаривал овраг, затем дорогу между ним и кочегаркой, и овраг возле неё, и саму кочегарку.

   - Проклятые собачники! - сипел он, вновь тащась по обочине дороги, сгорбившись и уткнувшись носом в землю.

   К вечеру у него поднялась температура, и он слёг в постель. Наутро, весь в поту и полубреду, рвался вновь пойти на улицу. Мать едва удержала его. Вызвали врача. Проболел он тогда больше двух недель, угодив в стационар с подозрением на воспаление лёгких. Опасались возвращения астмы. Но обошлось.

   Из окна палаты за деревьями виднелась обшарпанная красная кладка и поросшая берёзовой порослью крышка.

   ...Всю зиму он наведывался вечерами в кочегарку. Теперь носил с собой фонарик. В кочегарке был холод, заиндевевшие стены и запустение.

   Ходил и к порталу. Когда начались снегопады, приносил с собой лопату и расчищал спуск в овраг. И ему было плевать, что о нём могут подумать.

   Раз или два он стоял в полутьме посреди свалки, положив ладони на еловый обрубок, вокруг которого снег был жёлтым от собачей мочи, и шептал в ему:

   - Откройся... Откройся... Пожалуйста...

   Он стал мрачным и отчуждённым. Лицо покрылось пращами, отросшие волосы сально блестели. Успеваемость в школе неуклонно сползала вниз.

   Мать беспокоилась.

   Хуже всего было то, что он ничего не объяснял. То безвылазно сидел дома, не выходя на улицу даже в выходные. Не читая, не включая компьютера. То, напротив, часами бродил один не пойми где.

   А он бродил и в самом деле, не пойми где. Просто шёл, лишь бы идти, засунув руки в карманы и опустив голову. Задевая прохожих плечами.

   Ему требовалось о многом подумать.