Сундук с серебром

Девочка побежала вниз по склону. Тоне стремительно зашагал по саду, подобрал по пути зрелую грушу и сунул ее в карман; перескочив через ограду, он угодил в канаву с водой, так что всю дорогу в башмаках у него хлюпало. По лесу он шел напрямик, продираясь сквозь чащу и перебираясь через кучи валежника, пока наконец не выбрался на тропу.

Старый Робар, за которым он шел, ворошил на своем покосе сено, попыхивая коротенькой трубкой.

— Идем скорей со мной! — не помня себя, крикнул Тоне, у которого не выходил из памяти растерянный взгляд жены, провожавший его до дверей.

— Что случилось?

Узнав, что жена Ерама в опасности, старик выбил трубку, сунул ее в карман и положил грабли на плечо.

— Погоди, я сейчас.

Старик пошел к дому. Четверть часа ожидания показались Ераму вечностью. Когда сосед вернулся, они двинулись в гору. Погрузившись в тревожные мысли, Тоне едва отвечал разговорчивому старику Робару.

Они пришли. Широко раскрытые испуганные глаза Марьянцы искали чего-то под потолком. Лицо ее поминутно искажалось судорогой боли. Нога лежала на подушке, голая, распухшая, горячая, дрожащая мелкой дрожью.

— Больно? — спросил Робар.

Марьянца только кивнула.

— Скоро полегчает, — важно сказал старик и снял шляпу.

Он полез в карман и вытащил оттуда маленькую книжечку в пергаментном переплете, огарок тоненькой восковой свечки и кусок свинца величиной с боб.

— Марьянца, гадюка тебя укусила или просто воспалилась нога? — спросил он.

— Гадюка это была, — медленно проговорила Марьянца. — Я ее убила.

Робар зажег свечу и снова повернулся к больной, которая казалась уже более спокойной.

— Марьянца, веришь ли ты в заговор? — спросил он. — Если не веришь, он тебе не поможет.

— Верю, — ответила она истово.

Старый Робар опустился у кровати на колени и положил свинец на рану. В левой руке он держал свечу, в правой — раскрытую книжечку.

— Приготовь кусок хлеба, — оглянулся он на Тоне. — В очаге есть огонь?

— Есть, — ответил Тоне. — А вот хлеб.

Робар сделал над ногой Марьянцы крестное знамение и стал читать по книжечке молитву. Он старался придать своему голосу как можно больше мрачной торжественности, от которой у всех, кто был в доме, холодок побежал по спине.

— О ты, святой Магер! О ты, святой Мариц! О ты, святой Штефан! Яд, откуда ты пришел, туда же и уйди! Прочь, яд, от Марьянцы назад!

Потом он сказал Марьянце:

— Прочти пять раз «Отче наш», пять раз «Богородице, дево, радуйся» и «Верую», а я тоже буду про себя молиться.

Торжественные минуты тихой молитвы тянулись долго. Потом старик взял кусок хлеба и стал говорить над ним.

— Бог отец, Бог сын и Бог дух святой. Яд, заклинаю тебя, — тут он устремил пронзительный взгляд на ногу Марьянцы, дергавшуюся от боли, — иди на этот хлеб, а с этого хлеба иди в гадюку, во имя Бога отца, Бога сына и Бога духа святого и во имя святого Шемпаса.

Он трижды перекрестил хлеб, потом три раза плюнул на него и отдал Тоне.

— Брось его в огонь!

Тоне послушался. Хлеб съежился в огне и почернел. Старый Робар читал дальше, голос его звучал несколько иначе, не так грозно.

— Стоит святая гора, на той горе святой престол, на том престоле святой Шемпас, и держит он в руках святой меч. Пришла к нему матерь Божия и принесла на руках милосердого Иисуса и сказала святому Шемпасу: «Почему ты не поможешь страждущему человеку, страждущей Марьянце?»

Они прочли «Верую», громко, нараспев, слово за словом. Робар поднялся, задул свечу, снял свинец с раны и сказал:

— Коли будет на то господня воля, святой Шемпас поможет тебе.

Робару принесли водки и хлеба.

— Только бы яд до сердца не дошел, — с дрожью сказал Тоне.

Старик налил себе водки и поднял стаканчик к свету, как бы разглядывая, чист ли напиток.

— Если уж так суждено, то ничего не поможет, — сказал он.

— Может, за священником сходить?

— От этой напасти так быстро не избавишься, чтобы как рукой сняло. До утра можно подождать.

Ночью Марьянца потеряла сознание и долго не приходила в себя. Все тело ее так онемело, что она не могла пошевельнуться.

— Священника! — прошептала она чуть слышно.

«Неужто и правда быть беде?» — сжалось сердце у Тоне.

В Новинах появился новый молодой священник, который, чтобы не опоздать с причастием, всю дорогу бежал бегом, по первой заре, под петушиное пение и трели соловьев.

Перед домом стояла Мицка. Увидев отца и священника, она опустилась на землю и громко заплакала.

Тоне все понял. Они опоздали. На него свалилось такое тяжкое горе, какого он еще не знал. Он припал к бревенчатой стене, задыхаясь от слез, струившихся по его щекам.

16

Мицка и Анка остались без матери в том возрасте, когда они уже не были детьми и еще не стали взрослыми девушками. Они были знакомы со всеми крестьянскими работами, но в домашнем хозяйстве ничего не смыслили. Тоне оказался в том же положении, в каком был, когда умерла его мать: снова на него легли и уход за скотом, и стряпня. Девочки робко глядели на него, а помочь не умели.