Сундук с серебром

И казалось ей, что утешает она не Катицу, а себя.

Арестантки между тем угомонились. Красавица сидела на своей койке и, презрительно усмехаясь, разглядывала товарок. Нина приводила в порядок взлохмаченные волосы и тихо молила Бога обрушить на Ирену кару небесную.

Адель заметила плачущих девушек.

— Но, но, но, — цыкнула она на них. — Это еще что? Слезы?

Тильда молча подняла голову. Катица повернулась к стене и стала утирать лицо.

— Поглядите-ка на них! Ревы какие! Гуляли с парнями и еще…

— Молчи! — крикнула Нада. — Оставьте их! Я бы рада поплакать, да не выходит.

Стало тихо. Зофия бросала на девушек быстрые взгляды — обе они сидели, со стыда уставившись в стенку.

В тот же вечер Катицу перевели в другую камеру. Вслед за тем явилась новая жилица — Адунка.

8

Тильда полагала, что Катица — тот самый человек, которому она в тяжелую минуту смогла бы открыть душу. Она тоже чувствовала потребность кому-то пожаловаться и исповедаться. Но только она собралась это сделать, как Катицу сменила Адунка, недалекая женщина, которая только о том и думала, у кого бы выпросить окурок. Тильда лишилась всякой поддержки. Повитухи и Адели, распущенных на язык, она сторонилась. Нада целыми днями предавалась мечтам о будущей жизни с человеком, которого она не знала и который сидел за воровство в камере под ней. Она напоминала ребенка, который мечтает о несбыточном, твердо веря, что оно, словно спелый плод, упадет ему прямо в руки. И Тильда попыталась сблизиться с Зофией.

— Что ты читаешь? — спросила она как-то.

— Роман.

— Я тоже читала романы. Но разве они не врут?

— Не все романы врут, — ответила Зофия. — В иных такая правда, что за сердце берет. Хочешь почитать?

Тильде очень хотелось почитать, хотя бы ради того, чтоб убить время, но неловко было отбирать у Зофии единственную книгу. Однако коммунистка сказала, что знает роман почти наизусть и она может спокойно взять его.

— «Мать», — вслух прочла Тильда название. — Наверное, интересный.

— Да. Его написал Горький. Знаешь, кто он?

Тильда никогда не слышала о Горьком. Читая книги, она никогда не обращала внимания на имя автора. Сейчас она жадно слушала Зофию, с восторгом рассказывавшую ей про Максима, выходца из народа, революционера, вдохновителя масс. Многое для Тильды оставалось неясным, но она поняла, что это необыкновенный человек, раз у Зофии так горят глаза.

Она читала роман медленно, постепенно переселяясь душой в новый мир. Временами она забывала, где находится. Отдельные страницы казались ей скучными, но другие словно бы сотней невидимых рук обнимали ее и хватали за сердце, исторгали из глаз слезы. Никогда еще не захватывало ее так печатное слово. Она переживала чужие горести и беды, забыв о собственном несчастье. Забитая мать, мужественная мать! Кое-что ей было неясно: ради чего эти люди так стремятся к чему-то непонятному, подвергают себя опасности, обрекают на муки и смерть? Что заключено в этом непонятном? Какой смысл терпеть и умирать ради других, ради тех, кто придет за ними? Она сама еще порой испытывала глухую неприязнь к ребенку, которого носила под сердцем.

Возвращая книгу, она поблагодарила Зофию так тихо, точно ее душили слезы.

— Неужели все это правда?

Зофия заглянула ей в самые глаза; в зрачках Тильды светилось что-то теплое, смешанное с упреком и скорбью.

— Правда. Жизнь часто еще тяжелее, чем это можно описать.

Девушки сблизились. Наконец-то Тильда могла прижаться к Зофии и тихим, проникновенным голосом раскрыть ей душу. Она рассказала обо всем, что с ней приключилось, даже о пожаре, и слова лились у нее как бы сами собой. Ей хотелось поплакать на груди у Зофии, хотелось, чтоб она тоже заплакала и стала гладить ее по голове.

Зофия слушала ее с сочувствием и пониманием, глаза ее увлажнились. Но того, что ожидала Тильда, не случилось, они не упали друг другу в объятия и не разрыдались. Но все же она хоть немного облегчила душу.

— Всему виной человеческое общество, — заговорила черноволосая девушка и, взяв Тильду за руку, стала перебирать ее пальцы, словно что-то подсчитывая. — Общество убивает лучших людей и толкает их на преступления. Преступников же судят и наказывают еще большие преступники, которых никто не притягивает к ответу. В будущем обществе этого не будет…

В словах Зофии сквозила глубокая ненависть к существующему строю, и все равно Тильда чувствовала, как тепло ее сердца через пальцы передается ей, расходясь по всему телу.

— А почему тебя посадили? — спросила она вдруг.

— Потому что я коммунистка.

Тильда уже слышала это слово и наивно считала, что означает оно что-то запретное, что коммунисты «хотят все разделить». Так она и сказала Зофии.

— Твоей нужды никто не тронет. — Зофия улыбнулась. — Однако ж есть и такие, кто не работает, но пользуется всеми земными благами, а другим не хватает самого необходимого.

Тильда задумалась. Ей казалось, что теперь она понимает, почему одна Зофия делилась с ней всем, что покупает: молоком, мясом, шоколадом.

— Понимаю, — сказала она. — Ты такая же, как эти в романе… А почему ты не ходишь к мессе?

— Потому что Бога нет.