Сундук с серебром

— И совсем плохо будет. Разом густо, разом пусто… У всех так. Раньше-то люди откладывали, а нынче только тратят. Поначалу своя власть, даровая мука. Да что там говорить…

После полудня Петера позвали домой. Кошан напился до бесчувствия и лежал в ущелье. Старика принесли домой, у него открылось воспаление легких и грозило свести его в могилу.

Продар остался в поле один. Тяжело переворачивал он песчаную землю, оставляя за собой свежую борозду.

Кошан умер. В общей суматохе было не до работы. Милка полдня проводила у матери, Петер дни напролет носился по делам.

Мать с дочерью не любили Кошана, но это не мешало им лить по нему слезы. Петер не велел жене идти на похороны. Она пошла, а вернувшись, слегла и провела в постели три дня.

— Придется тебе помочь, — сказал Продар сыну на шестой день. — Смотри, облака горят. — Он показал пальцем на вершину горы. — Это к непогоде.

Петер точно потерянный стоял возле дома.

— Дочь у меня, — тихо молвил он.

У Милки случились преждевременные роды. Девочка родилась живая, но была такая слабенькая, что уже на следующий день ее поторопились окрестить. Осунувшаяся, побледневшая Милка почти целыми днями спала.

Жизнь не терпит монотонности. Иногда, после многих дней покоя и докуки, душа вдруг запросит бурь и острых ощущений. И тут судьба, внезапно пробудившись от спячки, развивает такую кипучую деятельность, словно стремится наверстать упущенное.

Не успел Петер снова взяться за мотыгу, чтоб вместе с отцом допахать поле, как его снова кликнули домой.

— Это поле проклято, — сказал Продар, провожая сына глазами. — Что там еще стряслось?

Умерла новорожденная. Продара тоже позвали. Петер ходил по дому как неприкаянный.

— Что поделаешь! — всхлипнул Продар, охваченный сочувствием к его горю. — Что поделаешь…

Через два дня после похорон Петер снова пришел в поле; вскопали с отцом последний кусок, взрыхлили землю, посеяли…

Милка наконец поднялась с постели. Она еще не совсем оправилась от болезни, и это удручало Петера. Удручало также и то, что у него не было денег. Болезнь жены и смерть дочки заставили его снова влезть в долги.

Между Кошанихой и дочерью опять пошли шепотные разговоры. Обе поглядывали на Петера, с беспокойством думавшего о том, что тайные переговоры касаются его. У Кошанихи в глазах стояли слезы.

Вечером жена сказала ему:

— Дай денег моей матери.

— Разве я ей должен? — удивился Петер.

— Нет, не должен. Ты что, не доверяешь? Ей сейчас позарез деньги нужны.

— Мне они тоже пригодились бы.

Петер испугался, дело шло к ссоре. Он вспомнил их первую размолвку и заговорил мягче:

— Не дури! Знаешь же, что я охотно бы дал, если бы они у меня были. Сами сидим ни с чем.

Милка чувствовала, что муж сдается, и усилила нажим.

— И тебе не совестно говорить, что нет денег? Ступай и заработай!

Такое она говорила впервые. Она не шутила; черты лица были суровы и непреклонны.

Петер, шатаясь, заходил по горнице. Он боялся, что любое слово, произнесенное в эту минуту, приведет к непоправимой беде.

Он взял шляпу и веревку и вышел из дому.

Под Мертвой скалой, куда он отправился за хворостом, сидел на пне отец и смотрел в долину.

— Что вы тут делаете, отец? — ласково спросил Петер.

— Думаю, — ответил Продар.

Петер сел рядом, глаза его блуждали по склону и долине, по небу и облакам.

— Ты что? — спросил отец.

— Думаю, — ответил сын.

В эту минуту они были вместе.

35

Стояла середина осени. Месяц продержалась погожая, солнечная погода, а потом небо нахмурилось и хлынул проливной дождь. С юга дул теплый ветер, непрестанно нагоняя новые стаи туч. Солнце не показывалось, с утра до вечера было мглисто и сумеречно.

Ноги вязли в размякшей земле. Ожившие потоки множились с невероятной быстротой, набухая и набирая силу. По тропинкам, колеям, лесоспускам мчались в долину ручьи, утаскивая за собой листья, ветки, землю и камни. Поток теперь стал широкой рекой, вышел из берегов и разлился по полям, грозя размыть землю, запрудить долину и превратить ее в озеро.

Временами тучи расходились, но небо не прояснялось, было по-прежнему хмуро и сумеречно. Небо как бы переводило дух, чтоб с новой силой вылиться на землю.

Теплый ветерок шевелил оголенные ветви. Дуло с юга, все время с юга… Густые серые клочья туч, как стая птиц, опускались на вершины деревьев. Дождь полил сильнее.

Людей охватил ужас. Глаза их испуганно бегали, а за окнами бушевала вода, стучали по стеклам капли, появлялись все новые и новые потоки, с ревом затоплявшие все вокруг.

— Боже, спаси и помилуй! — в страхе стонали люди.

Как-то утром Милка пошла к матери. Мальчик, пригревшись, заснул на печи, и она не стала его будить. Продар сидел за столом и смотрел в окно на серую завесу, сплетенную дождем.

— Чума, война, голод, наводнение… — шептали его губы.

Он видел, как Милка перешла через поток. «Мост еще не унесло», — подумал он и тут же с горы хлынула красная, мутная, вспененная вода, несущая землю и песок, катившая камни величиной с детскую голову. Она залила сад, накрыла тропу, прорвалась сквозь деревья, кусты, ограду и влилась в поток.