Суп из акульего плавника

Когда я училась в Чэнду, мне очень хотелось отведать экзотических блюд, что удостаивались императорского стола. Сейчас во мне с каждым днем растет отторжение. Найдется ли на свете хоть что-нибудь, от чего сможет отказаться китайский гурман? Мясо аллигаторов: мягкие, только формирующиеся рога молодого оленя; кроличьи почки; куриные лапы; губы орангутангов… неисчислимое множество животных уничтожается ради того, чтобы мы смогли себя побаловать. Иногда мне уже кажется, что происходящее находится за гранью сатиры, вроде пира у Тримальхиона[32] Петрония.

Я — профессиональная писательница, погруженная в вопросы гастрономии, и мне постоянно предлагают отведать подобные экзотические деликатесы. Порой обстоятельства складываются так, что ответить отказом крайне сложно. Щедрый хозяин торжества ставит передо мной пиалу с супом из акульих плавников. Ко мне прикованы взгляды всех присутствующих гостей, в которых читается надежда на то, что я смогу по достоинству оценить оказанную мне честь. Все знают, что одна пиала супа из акульих плавников стоит сотни юаней. Я колеблюсь. Затем, чувствуя вину, отправляю ложку супа в рот и, проглотив, начинаю нахваливать его тонкий вкус.

Среди самых известных и древних символов китайской цивилизации выделяются бронзовые сосуды эпохи Шан и Чжоу. Кувшины для вина, кастрюли, пароварки — все они украшены стилизованными изображениями устрашающих чудовищ с изогнутыми рогами и вытаращенными глазами. Подобные сосуды вы сможете увидеть в восточной коллекции практически любого музея мирового уровня. На некоторых животные напоминают тигров, быков или птиц; на других их изображения более абстрактны. Никто не может с точностью утверждать, что именно значили эти звери для людей эпохи Шан и Чжоу. По-китайски они называются таоте. На современном языке слово имеет несколько значений, одно — «свирепый и жестокий человек», другое — «обжора». И точно так же звали одного из древних злодеев, прославившегося своей ненасытностью. Ясно, что рисунки свирепых животных на жертвенных сосудах на протяжении многих веков ассоциировались с чудовищной, неуемной жадностью.

Авторитетный археолог Чан в статье по истории древнекитайской кулинарии выдвинул предположение, что жутковатый животный орнамент, покрывавший жертвенные сосуды, использовавшиеся правящими кругами Шан и Чжоу, должен был служить напоминанием об опасности обжорства. Это аналогично часто звучавшей в средневековой Европе фразе «Memento mori!»[33]. Страшные изображения напоминали людям о конечности их земного существования. Быть может, они предупреждали тогдашних любителей мяса, что жадность опасна — она развращает.

В последние годы, когда я сижу за обеденным столом в Китае, надо мной все сильнее и сильнее начинает довлеть образ таоте. Мне становится тяжко на душе. Банкеты, часть моей работы, некогда доставлявшие радость, теперь превращаются в тяжкое испытание — настоящее минное поле, на котором то тут, то там меня подстерегают неприятные мысли, затрагивающие вопросы этики, защиты окружающей среды и здоровья. Меня словно раздирает на части. С одной стороны, я уже давно привыкла есть все, а с другой — у меня пропало желание браться за палочки. Хлебая суп из акульих плавников, я чувствую, как на меня смотрят глаза-бусинки древней рогатой твари таоте. Я более не могу посмотреть на нее в ответ.

И медленно теряю аппетит. Пока еще не сдаюсь, банкет следует за банкетом, но ем я на них все меньше и меньше. Желудок упрямо отказывается принимать пищу. Я пробую блюда, внимательно их рассматриваю, делаю записи в блокноте. Затем отправляюсь домой, туда, где остановилась на ночь, и покупаю по дороге лапшу быстрого приготовления — это единственная еда, не вызывающая у меня отторжения. Зато чувствую родство душ со знаменитым гурманом эпохи Цин. Юань Мэй, возвращаясь после пира с сорока переменами блюд и будучи возмущенным столь вульгарным расточительством, съедал плошку рисовой каши, чтобы утолить голод. После каждой поездки я прибываю в Англию с истощенными волосами и серой кожей. У меня уходит несколько недель, чтобы прийти в себя.

Меня охватывает паника. Я должна есть в Китае. Это моя работа, моя жизнь. Моя карьера, наконец. Больше десяти лет я предавалась обжорству на профессиональной основе. Желудок у меня железный, и это защищало меня от моей безоглядности. Однако, неотступно следуя принципу поедать самое разное, я проявила беспечность. Умом по-прежнему восхищаюсь китайской кухней. Но дальше так жить не могу. Писательница, выискивающая гастрономические нюансы, утратила аппетит!