Супер сайз. Двойной удар

– А от кого же ты бы плодиться стала? – мне сейчас вот захотелось сгрести ее за шкирку и встряхнуть эту мелкую зловредную нахалюгу, снова закусившую свою чертову губу. Черт бы ее побрал, вместе с ее наглыми глазами, чужими детьми, моим разочарованием и… Я понял, что чувствую сейчас, и это мне не понравилось. Меня душила черная, ослепляющая, сверхъестественная ревность. Но ведь это же безумие. Нельзя ревновать того, кого не любишь… Это абсурд. Я не мог же…– А понял, торт был не один.

– От самца человеческого рода, по крайней мере,– голос Пани задрожал, и мне показалось, что воздух исчез, словно в черную дыру затянутый.– Слушайте. Почему как только мне начинает казаться, что вы еще не совсем безнадежны, вы снова превращаетесь в козла?

– Ты уж определись, козел или мамонт,– зарычал я, больше не в силах бороться с горячим желанием заткнуть мерзавку. Чертова баба затрепыхалась в моих руках и попыталась лягнуть меня, но я был настороже.

– Пусти,– пропищало это недоразумение,– что ты себе позволяешь? Я не…

Я ей не дал договорить, просто вжал в себя, впился в ее гребаный рот губами, и провалился в какой – то совершенно безумный вихрь удовольствия, не обращая внимания на кулачки стучащие меня в грудь. И эти удары становились все реже, с каждой секундой одуряющего сумасшествия.

– Ты… – выдохнула Параша мне в рот. Посмотрела прямо в душу своими ведьмячьими зенками. Обмякла, повисла в моих объятиях, словно сдаваясь. Черт, как у нее получается делать так, что я чувствую себя реально козлом? Нет, даже не козлом – козлищей.

Я разжал, сведенные судорогой руки. Господи, да что творится со мной? Может психиатра посетить? Пусть мне сделают лоботомию, а не вот это вот все.

– Ну что? Сейчас я был похож на человека по ощущениям, детка?– зло прохрипел, отталкивая ее от себя. Да, она права, зверем быть проще. Спросу меньше. С чего я вообще поплыл? Дети ее не мое дело, И она, эта дура, которая сейчас, кажется готова была меня растерзать.– Или тогда, когда ты зоофилка. И тебе больше нравятся рогатые парнокопытные? Тогда, велкам. Ох, прости, я совсем забыл, ты же даешь только мамонтам, предварительно как хавронья, вымазавшись в креме – чииз? Вспомни, куколка, как ты слизывала с меня эту сладкую гадость семь лет назад, тогда я не был тебе так отвратителен? Твой язык исследовал меня с головы до ног. Ну же, куколка. Сколько же мамонтов у тебя было? Даже не знаешь, наверное, кто отец антихристов. Тоже мне, шлюха непорочная.

Она вдруг встрепенулась. Я даже среагировать не успел, щеку обожгла пощечина. Шрам загудел, отдаваясь старой болью, которая меня отрезвила. Прасковья уставилась на меня, ожидая реакции. Но страха в ее лице я не увидел. Наоборот – боевую решимость, злость, обиду, черте, что еще. Что – то такое, что выбило из меня остатки разума.

– Меня от тебя тошнит,– выплюнула Параша.

– Это от того, что крем был жирный.

– Правильно,– ехидный голос Борисыча прозвучал словно в вакууме, потонул в треске электричества, возникшего между мной и этой фурией.– Мальчику как раз сейчас именно вашу драку надо было увидеть. Ему после травмы очень нужны сильные эмоции.

– Дядя Глеб, вы что обидели маму? – тонко спросил мальчик, закутанный в одеяло. Я посмотрел на ребенка, стоящего рядом с Борисычем. В глазах плыли яркие красные круги, доводящие до белого каления. Сейчас у меня было желание просто сесть в чертову колымагу и свалить позорно поджав хвост. Ну, по крайней мере у меня нет детей. Что я себе напридумывал?

Посмотрел, как Прасковья грузится в машину, прижимая к себе бледного сына и только теперь почувствовал, что задубел, как проклятый, вмерзший в льдину мамонт, мать его за ногу.

– Борисыч, чего я должен? – глянул на доктора, задумчиво трущего переносицу.

– Даже не знаю, что сказать, Глебка. Придурок ты,– хмыкнул доктор, поднимая с земли свою шапку. – Вот сколько лет тебя знаю, никогда не думал, что мозг у тебя с орех.

– Ты берега то не путай,– устало прорычал я, так просто, для острастки. – Денег сколько, скажешь. А за языком следи, а то ведь я разозлюсь.

– Ой, как страшно,– фыркнул чертов коновал, почесав бородку.– Мальчику покой, завтра заедешь ко мне, покажу кое-что интересное. Попробуй только не явиться, я позвоню Альбертовне. А деньги свои, засунь себе…

– Хорошо,– пообещал я, просто чтобы лепила отстал. И тут же забыл о своем обещании.

Прасковья молчала всю дорогу. Пела что – то своему ушастому, а меня игнорила, словно пустое место. Чувствовал я себя паршиво, выглядел наверняка тоже.

Начало светать, когда я припарковал джип на подъездной дорожке дома. Прасковья дремала на заднем сиденьи, прижав к себе сына.

– Дайте ребенка,– сказал я шепотом, перехватывая из рук женщины легкое детское тельце,– не хватало еще, чтоб вы уронили мальчишку.

– С чего бы это? Сама донесу. Своя ноша не тянет. Не утруждайтесь.

– Слушай, Параша. Я там наговорил лишнего. Извини, это нервы. Ну и ты сама, конечно, тоже… Завела меня, – ни с того ни с сего сорвались с моего языка совершенно несвойственные, незнакомые мне слов извинений. Я уж и не помню когда у кого – то прощения просил.