Супербоец

– Вынужден сделать вам замечание. Вы нарушаете распорядок. Тем самым вредите процессу стабилизации нервной системы… Прошу впредь этого не допускать…

– Впредь не допущу…

– «Чернила, – ответил черт», – едва слышно прошептал профессор. Размял пальцы, будто искал что-то. Рука его потянулась к внутреннему карману.

Влад напрягся. Сейчас профессор нервными тонкими пальцами начнет играть античной монетой на золотой цепочке. И тогда станет понятно – вот он, Ангел!

Профессор вытащил руку из кармана. В ней была мятая пачка сигарет. Он вытянул одну сигарету – изломанную. Потом другую – тоже изломанную. Наконец нашел целую. Щелкнул увесистой серебряной зажигалкой. Затянулся глубоко, со смаком, глядя куда-то поверх острокрышего, с башенками, главного корпуса.

– Вы еще здесь? – бросил он неодобрительный взгляд на Влада.

Влад испарился.

Ворочаясь ночью в постели, он дословно вспоминал беседу с профессором. Что это было? Срыв запутавшегося и уставшего человека? Или профессор предлагал свои услуги в качестве объекта вербовки? Явственен же был намек, что он готов поменять хозяина… Тогда профессор просто дурак…

На утренней медитации Загребенский был подтянут, гладко выбрит, выглядел отлично. Ничто не намекало на то, что ночью он предавался прогулкам под луной и бытовому пьянству. Встретившись взором с Владом, он поспешно и воровато отвел глаза.

* * *

– «Черный ворон, что ж ты вьешься, – пропел Влад, вытираясь махровым полотенцем после утреннего холодного душа. – Да над моею головой».

– Песни у тебя заунывные, – отметил Вован.

– Зато наши… «Ты добычи не добьешься. Черный ворон, я не твой».

– Странный вы народ, вояки.

– Странный вы народ, братва.

– Ладно, пошли на завтрак, бугор.

Все прошло, как и прогнозировал Влад. Вована после того небольшого урока как подменили. Он признал Влада паханом. И теперь без звука выполнял все, что Влад говорил, – получалось это у него без напряжения, самым естественным образом. А в голосе иногда появлялись заискивающие нотки. Признал силу.

У Влада была хорошая практика обламывания людей. Вспомнить хотя бы родной батальон аэродромно-технического обслуживания, куда занес его черт молодым офицером.

Уже позже, оценивая свою жизнь, Влад понимал, что все было неспроста, что его вели по жизни. Где была та точка, когда он попал в поле зрения? Когда определилось, что ему предстоит стать Русичем, воином Российской державы, игроком в большую игру? Когда погибли в авиакатастрофе родители? Когда в секцию бокса пришел Мастер и увидел в молоденьком студенте, КМСе по боксу стальной стержень, взял к себе для обучения искусству боя и жизни? Или тут была своя мистика? Кто знает. Но все шло в одном направлении. После института Влада призвали офицером в армию. Точнее, он сам напросился, не без участия Мастера, в армию. Тогда уж точно он был в поле зрения своих покровителей. Его надо было проверить на прочность. И отправили его из Ростова служить в Подмосковье, в отдельный батальон аэродромно-технического обслуживания.

После стройбата ОБАТО – это второй признанный оплот анархии в армии. А подразделение Влада – это вообще было нечто особенное. В течение года три дезертирства, четыре дела по переломанным челюстям и отбитым селезенкам, куча обращений в санчасть солдат, которые неудачно упали, поскользнулись, так что фингал под глазом наставили. Бардак невиданный, слово «дисциплина» считалось чем-то из иностранного языка. Зато слова «черпак», «земляк», дедушка Советской армии» были родными и наполненными конкретным зубодробительным смыслом.

Командир роты, старый пропойца, таких называют в армии пятнадцатилетними капитанами, из тех, кто никогда не будут майорами, представил перед строем на плацу нового своего заместителя словами, произнесенными с долей презрения, «офицер-двухгодичник», и отчалил по своим малопонятным делам, сказав:

– Разбирайся. Ну ты понял?

Чего должен был понять Влад, осталось загадкой. Зато из строя донеслись смешки:

– Ха, студент, а сколько дважды два?

«Двухгадюшника», так прозвали призванных на два года выпускников вузов, естественно, никто всерьез воспринимать не собирался.

Влад хмурым взором обвел свою команду – трясущихся, заморенных молодых, вальяжных дедушек с ремнями, пряжка чуть ли не по колено. Было ясно, что сей момент – это первая оценка, станет ясно, кто кого будет ломать и кто на что годен. Влад имел опыт общения со шпаной. Вырос в городке со стойкими уголовными традициями и знал, что эту публику надо давить сразу и жестко.

– Та-ак. Анархия – мать порядка? – со змеиной улыбочкой осведомился он.

На плацу стояли пустые ящики из-под снарядов. Влад подошел к ним и ударом кулака проломил толстенные доски. Обернулся к бойцам, у которых вывалились челюсти.

– Не хотелось, чтобы так же треснула чья-то грудина…

Этой же ночью он устроил подъем-тревогу. Клин клином вышибают. Поэтому когда на крик: «Рота, подъем» – никто не отреагировал, в спальное помещение полетели табуретки и различные предметы.

Построилась худо-бедно минут за восемь. Последними притащились дедушки.