Супергрустная история настоящей любви

Зимой я ездил к своим римским друзьям Джованне и Паоло в их деревенский дом, каменный амбар четырнадцатого века по дороге к Орвието. Первую ночь провел под широкими дубовыми балками перестроенной гостиной — пил свою дозу «Сагрантино ди Монтефал ько», любовался недавно сооруженными альковами и деревянными полками, которые неотшлифованной своей простотой выгодно подчеркивали возраст амбара, и добродушно наблюдал за своими красивыми молодыми друзьями и их чудесным пятилетним сыном, русским, который в свои пять лет уже в совершенстве владеет мандаринским, а также кантонским; его воздушные белокурые волосы служат упреком смуглым родительским физиономиям. Комнату наполнял древесный дым, омывавший нас всех сладким ароматным свечением. Мы беседовали — безмятежно, несмотря на вино, — о глобальном потеплении и конце человеческой жизни на земле. Итальянцы уподобляли нашу роль на планете надоедливым слепням, а саморегулирующиеся планетные экосистемы — некой гигантской мухобойке. Я не понимал, как они, родители этого мальчика, способны даже подумать об исчезновении мира их сына, и, вероятно, почувствовав, что беседа угнетает меня, и к тому же зная, что мне и самому осталось жить всего лет десять или двадцать, хозяин и хозяйка дома торопливо вскочили и отправились колоть антибиотики хворой призовой козе.

Ближе к ночи приехали и другие гости — две молодые актрисы с «Чинечитты», прямиком из Рима. Они понятия не имели, кто я такой, но вскоре выяснилось, что одной из этих шикарных дев только что поручили играть Юнис Пак в новых видеокаплях моего дневника. Ремесленники со «Всемирных студий Хэндянь» в Чжэцзяне уже устроили одну художественную катастрофу, выпустив телесериал «Супергрустная настоящая любовь „Ленни ♥ Юни“», а теперь за дело взялись итальянцы.

— Мне придется делать с лицом вот такое! — сказала исполнительница роли Юнис, оттянув вниз уголки век и выпятив верхние зубы. И затем довольно точно сыграла избалованную девушку из допереломной Калифорнии, а ее подруга поспешно взяла на себя роль бессчастного Абрамова. — Мой рыбоголовль! Мой обормотина! Мой ботан! — распевала первая актриса, а ее коллега в роли Абрамова лежала ниц у ее ног и истерически рыдала. Пятилетний сын моих друзей, узрев такое, запрыгал вокруг, коверкая смешные английские слова.

Друзья опасливо улыбнулись мне и попытались намекнуть актрисам, что с выступлением пора завязывать. Я, однако, явил им невозмутимую мину. Сложил губы в собственную версию мертвой улыбки Юнис и выпустил наружу ее смех — будто заледенелый водопровод выкашливает первую воду. Некоторое время я механически смеялся, а потом заметил, что юница, играющая Юнис, перескочила со своего выступления на многословную критику Америки, вплоть до эпохи Рейгана, когда еще не было даже ее родителей.

Ох, да хватит тебе уже, подумал я. Америки больше нет. Столько лет прошло, а все не погаснет эта животная ненависть к стране, уничтоженной так внезапно, так эффектно, так необратимо. Когда ж это кончится? Сколько нам еще торчать на этих злорадных поминках? И тут, не успев сдержать себя, я сообразил, что со мной творится. Я загоревал. Я горевал по всем нам. По Джоши, по Юнис, по ее родителям и сестре, по Зубоскалке, она же Дженни Кан, и по земле, что до сих пор содрогается вся, от Манхэттена до Эрмоса-Бич.

Был лишь один способ прервать диатрибу молодой актрисы.

— Они мертвы, — соврал я.

— Cosa?

— Они не выжили.

И я описал последние дни Ленни Абрамова и Юнис Пак — сценарий ужаснее кошмарных преисподних, намалеванных на стенах в ближайшем соборе. Молодые итальянцы разозлились — им внезапно отключили легкомыслие. Они смотрели на меня, друг на друга, на прекрасные деревянные полы, а дальше — пергола, а за нею живой картиной застыли посреди зимы, грезя о новой жизни, оливы и пшеничные поля. По меньшей мере несколько минут никто не произносил ни слова, и мне было даровано то, в чем я так нуждался. Их безмолвие, черное и беспросветное.

Благодарности

Должен вам сказать, писать книгу — занятие крайне тяжкое и одинокое. Я так благодарен, что у меня есть группа великодушных читателей, готовых заточить красные перья и понудить меня писать еще лучше.

Многочисленные версии этой книги воистину героически редактировал Дэвид Эберсхофф. Это редкая находка — редактор, который к тому же блестящий писатель, проницательный и полный настоящей любви к фразе, нашему старому дорогому другу. Дениз Шэннон уже десять с лишним лет остается прекрасным агентом и замечательным читателем — вместе со мной она пережила иммигрантскую маету, толстых гангстерских сынков, а теперь и это. Сара Холлоуэй из «Гранты» голубиной почтой присылала мне вдумчивые советы из-за Атлантики. И любому автору «Рэндом Хауса» повезло, если им занимается Джинн Мартин.