Супергрустная история настоящей любви

Что-то громко защелкало в воздухе, и я вспомнил трассирующий огонь Перелома. Из центра восточного базара сквозь гигантский стеклянный потолок в вышине запускали фейерверки. Когда грянул первый залп, Сэлли поморщилась и заслонилась ладонью. Потом все затолкались, желая пробраться поближе и увидеть китайцев. Я остался на месте, и толпа тел омывала меня — молодежь за восемьдесят, в ироничных футболках с оленем Джона Дира[100] и бейсболках, еле налезших на новехонькие шелковистые копны волос. Меня разлучило с теми, кого я любил, вытолкнуло из стеклянного дома, и я очутился на зимнем холоде, у колонны лимузинов с эмблемами Народной капиталистической партии, напротив Триплексов, рядком подвешенных над ФДР-драйвом и Ист-Ривер. Когда-то здесь было муниципальное жилье и улица под названием авеню Д. Мимо промчались Медийщики — бежали как на пожар, будто где-то горели небоскребы. Я смотрел на юг. Надо было думать о Юнис, оплакивать Юнис, но это пока не наступило.

Хотелось домой. Хотелось домой на мои бывшие 740 квадратных футов. Хотелось домой, в бывший Нью-Йорк. Хотелось почуять могучий Хадсон и злую, со всех сторон обложенную Ист-Ривер, и большой залив, что тянулся от фасадов Уолл-стрит и соединял нас с наружным миром.

Я вернулся в наше медсестринское общежитие. Сел на жесткую постель и вцепился в покрывало, затем прижал подушку к сопоставимо мягкому животу. Почему-то еще работал кондиционер. В комнате стоял собачий холод. По подбородку тек холодный пот, книги на ощупь были холодны. Влажность меня озадачила, и я пощупал глаза — проверил, не плачу ли. Вспомнил, как выстрелили фейерверки. Вновь услышал их грубый никчемный грохот. Увидел, как Сэлли закрывается рукой от неминуемого фантомного удара. Лицо у нее было умоляющее, но полное любви, она еще верила, что все может быть иначе, в последний момент что-то надломится, кулак раскроется, и они снова станут семьей.

Антигистамины, тампоны и дорогие лосьоны Юнис уже исчезли из ванной — видимо, Джоши кого-то за ними прислал, — но на углу ванны остался флакон геля для душа «Цетафил для чистой нежной кожи». Я включил душ, забрался в ванну и вылил «Цетафил» на себя. Я втирал его в плечи, в грудь, в локти и в лицо. Потом встал под болезненный водяной жар, и кожа моя стала нежна и чиста, как и было обещано на флаконе.

Добро пожаловать домой, паря Комментарии к переизданию «Дневников Ленни Абрамова», «Издательство народной литературы», 北京 [101]

Лэрри Эйбрахэм

Доннини, Свободное Государство Тоскана

1

Мальчишкой я до того любил родителей, что это сошло бы за совращение малолетнего. Слезы наворачивались на глаза всякий раз, когда мама кашляла от «американских химикатов в атмосфере» или отец хватался за свою осажденную печень. Если б они умерли, я бы тоже умер. А их смерти надвигались неотступно и неоспоримо. Пытаясь вообразить души родителей, я видел только безукоризненно белые русские сугробы из глав про Вторую мировую в учебнике истории, где в сердце России вгонялись стрелочки с названиями немецких бронетанковых дивизий. Я был темным пятном на этих сугробах. Еще до рождения я уволок родителей прочь из Москвы, города, где папе, инженеру, не приходилось зарабатывать на жизнь вытряхиванием мусорных корзин. Я увез их прочь, чтобы у зародыша, поселившегося в маме, у этого «будущего Ленни», жизнь была получше. И однажды Бог накажет меня за то, что я с ними сделал. Он покарает меня — он их убьет.

Свой «Шевроле-Малибу-классик», похожий на лодочку, отец обычно водил на девяноста милях в час, перестраивался, как душа пожелает, а на бетонную разделительную поглядывал с нескрываемым злорадством. Как-то раз он ее перелетел, врезался в дерево и сломал левую руку, отчего на месяц был отстранен от уборной службы («Пускай теперь китайчата задохнутся в своем мусоре!»). Однажды зимой отец поехал забирать маму с ее секретарской работы, и они на несколько часов задержались — я был уверен, что отец повторил свой маневр с деревом. Я так и видел: их лица широки и застылы, толстые семитские губы ненатурально полиловели, лоб усыпан осколками стекла — они мертвы в некой бездушной лонг-айлендской канаве. Куда они попадут после смерти? Я пытался вообразить Небесные Чертоги, о которых болтали сверстники. По словам наших несовершеннолетних мудрецов, Чертоги выглядели как сказочные замки из компьютерной игры с мечами, волшебниками и обнаженными девами, в которую детьми, ужасно раздражаясь, играли мы все; как ни странно, Чертоги сильно смахивали на дешевую квартиру с садом, где жила моя семья, только с башенками.