Супермен

Футболисты засмеялись, а потом гуськом, друг за дружкой потянулись на поле, делая резкие движения руками, чтобы согреться на ледяном ветру, задувавшем с севера. Шиперс минуту смотрел им вслед, потом прошел в радиорубку и нажал на кнопку. Над стадионом загремел футбольный марш: «Побежали, побежали футболисты на поле», а «Красные дьяволы» Шиперса тем временем выстроились в центре поля, готовые, пусть и без шлемов, вступить в бой с сильным противником.

Стэнли Элкин (США) Постоялец

Все умрут. Все. Но никто по-настоящему в это не верит. Люди читают газеты. Люди смотрят кинохронику. И, не останавливаясь, проезжают мимо кладбищ на окраинах городов. Думаете, это им поможет? Нет, всех ждет то же самое! Но в смерть никто не верит. Никто, кроме меня, Босуэлла. Я в нее верю. Слушайте! Джон Бергойн родился в 1722 году, а умер в 1792-м. Даты жизни Людовика XVI: 1754–1793 годы. (Как вы считаете, Людовик узнал о смерти Бергойна? А если узнал, то сказал ли он что-нибудь вроде: «Вот и помер Бергойн, старый вояка…»? Пришло ли ему в голову, что через год его самого ждет смерть?) Слушайте дальше. Вот Спенсер: 1552 (?) — 1599 гг. А вот Цезарь: 102 (или 100) — 44 гг. до P. X. Вы замечаете, что чем дальше мы движемся в глубь веков, тем более зыбкими становятся даты рождения, но год смерти всегда известен абсолютно точно? Думаете, это случайность? Нет, это оттого, что смерть реальнее, чем жизнь. В сорок первом году в Кентукки был общенациональный чемпионат. И там я видел такую надпись большими буквами: «ПОМНИ, ЧТО ТЫ СМЕРТЕН». Ну, я-то помню. И без всяких надписей помню. Взять, к примеру, моего отца. Человек он был вполне здоровый. Довольный. Энергичный. Сильный. Благополучный. Но умер он сразу от всего. От рака. От слепоты. От сердца. От нестабильности рынка. Но даже это — смерть отца на больничной койке, прощальный поцелуй в кислородной палатке — даже это некоторых людей не убеждает. Они еще могут согласиться, что все остальные смертны, но в свою собственную смерть не поверят никогда.

Еще ребенком я прочел в газете интервью с убийцей по фамилии Брэддок. Сидя в камере смертников, этот Брэддок говорил репортеру: «Когда они включат ток, то прикончат сразу целый мир. Умру не только я, но и все остальные. И надзиратель. И все заключенные. И вы тоже. Когда я умру, умрут все люди». Этот убийца верил в немыслимое короткое замыкание, которое погубит весь мир, но никак не мог поверить в свою одинокую смерть. Вам кажется, что так может думать только убийца? А ведь Брэддок по-настоящему понял, что значит быть убийцей, лишь тогда, когда включили ток. В этот момент он умертвил все человечество. И знаете, я даже думаю, что он не зажмурился перед тем, как дернули за рубильник, потому что хотел все это увидеть. Ведь даже мой отец, мой отец, когда я стал на колени перед его койкой в этой белой палате — в этой вонючей белой палате! — посмотрел на меня глазами, налитыми кровью. «Почему он сердится? — подумал я тогда. — Ведь это он на меня злится».

Но я не такой. Я помню, что должен умереть. И этим объясняется все.

Я был борцом. Атлетом. (Хотя спортивного духа я лишен начисто. Для меня подсчет очков — скука невыносимая.) Чтобы отразить атаки смерти, я укреплял свое тело. Я прятался в нем, оно было моей крепостью. Но крепость эта рухнула.

Раздевалка стала для меня родным домом, а гимнастический зал — университетом. Многие годы я расхаживал там с наигранной непринужденностью, укрывшись внутри своего лоснящегося тела; мои горячие запястья были скрыты повязками, колени перебинтованы, а мускулы мои плавно перекатывались под кожей, словно поршни какого-нибудь механизма. Я старался осторожно и планомерно развивать каждую часть своего тела. Я действовал с методичностью Администрации по развитию долины Теннесси. Ухаживал за своим торсом и членами так же торжественно, как садовник священнодействует над тепличной луковицей. Работал упорно, не размышляя, не испытывая ни печали, ни радости. Чтобы упражнять все тело, я поднимал гири — и с гордостью смотрел, как раздуваются мои мускулы, следил за их ростом, расцветом, становлением. В течение четырех лет я каждый вечер вставал на весы. В течение четырех лет я часто сидел на облупившейся скамейке в раздевалке, голый и мокрый, и вел с товарищами беседы на грубые профессиональные темы, как это принято среди атлетов, или же обсыхал — с той сосредоточенностью, с какой солдат чистит оружие.

Я готовился к схватке — схватке со смертью.

Однажды ночью я пришел в гимнастический зал. Лег на мат, укрылся волейбольными сетками и стал думать, что мне делать с моей жизнью.

Зачем, спрашивал я себя, нужна сила?

Зачем нужно дергать, толкать, поднимать, сжимать, побеждать — да, зачем побеждать?