Супервольф

– Это не пустяк, товарищ Мессинг, это совсем не пустяк. Ми, болшевики, очень серьезно относимся к тому, что говорят со сцени, а также к тем, кто говорит со сцени. Впрочем, нет так нет.

Он сделал паузу, потом протянул мне газету и, вмиг опростившись, вполне по-человечески, не скрывая некоторой растерянности, поинтересовался:

– Читали?

Я взял газету, отыскал глазами информацию о том, что немцы вступили в Париж, и удрученно кивнул.

– Ваш прогноз оправдался, – сообщил Лаврентий Павлович и ворохом рассыпал на столе фотографии, на одной из которых была запечатлена Эйфелева башня с развевавшимся над нею нацистским флагом. – Что скажете, Вольф Григорьевич?

Я осторожно пожал плечами.

– Что-то не припомню, чтобы я давал такой прогноз.

С горечью комментирую – человек глупеет не тогда, когда он выглядит глупым, а когда полагает себя умным. Я сразу обо всем догадался, но, считая себя несусветным умником, все еще предпочитал хвататься за соломинку случайности, стечения обстоятельств.

– А я припоминаю, что на одном из своих выступлений вы объявили – на Эйфелевой башне будет развиватся флаг со свастикой!

– Это была не более чем догадка, – заволновался я. – Мне повезло. Я понятия не имел о сроках. Будущее дается мне в виде калейдоскопа. Эти картинки никак не привязаны к какому-то определенному периоду.

– Возможно, – согласился нарком. – Но в таком случае как вы объясните факт ваших встреч с Гитлером и прогноз насчет красних флагов над Рейхстагом?

– Никак не могу объяснить. Я погрузился в некое невесомое состояние и описал то, что видел. Как я это увидел, объяснить не могу. Я был бы очень рад, если бы серьезные научные работники всерьез занялись мною и попытались проникнуть в тайну этого явления.

– Насчет науки и тех работников, которые, возможно, скоро займутся вами, мы поговорим позже, а пока у меня просба.

Я не нашел ничего лучше, как спросить:

– Так это не арест?

Лаврентий Павлович обрадованно всплеснул руками.

– С какой стати! Если вы полагаете, что здесь собрались кровожадные палачи, вы ошибаетесь и находитесь под воздействием самой нездоровой буржуазной пропаганды. Конечно, ми обязаны стоят на страже интересов пролетариата, и ми стоим, к этому призивает нас партия, но, насколько мне известно, ви что ни на ест пролетарий из пролетариев. У вас хватило сознателности примкнут к борьбе рабочего класса Германии против реакционеров и фашистов. Мы с пониманием отнеслись к вашей попытке выйти из борби. Не каждий способен пожертвовать жизнью во имя пролетарской революции. Насколко мне известно, даже в трудных условиях подполя вы не опустились до измены и подлого двурушничества, так что об аресте пока говорит рано. Пока вам верят, товарищ Мессинг, следовательно, надо потрудиться, и крепко потрудиться, на благо новой социалистической отчизны. Отсюда вытекает моя просба. Мы просим вас подробно и в деталях описат все встречи, которые состоялись у вас с нинешним главой немецкого государства, вплоть до самых мелчайших подробностей, с перечислением всех лиц, присутствовавших на этих встречах. Не плохо било би изложить свои впечатления от этих встреч, а также соображения, касающиеся личности вождя немецкого народа. Его, так сказат, modus operandi.

– Это не так интересно, как кажется, – попытался отговориться я.

– Возможно, но я прошу. Партия просит. Это не только мой интерес. Понятно?

Я кивнул.

Лаврентий Павлович предупредил:

– Толко одно условие. Писат будете в специально отведенном помещении. Предупреждаю, ни единой строчки в гостинице или в каком-нибудь другом месте. Ни с кем не надо советоваться. Наши специалисты разберутся, что вы хотели сказат. Мы дадим вам помощника, он поможет вам сформулироват свои мисли. Это толковый и образованный товарищ. Если вам потребуется литература, сообщите ему. Дня вам хватит?

– Это слишком мало, товарищ нарком!

– Время не терпит, Мессинг. Хорошо, два дня. Начните завтра, скажем, в десять утра. За вами приедет машина. А теперь, если не возражаете, а я познакомлю вас с вашим будущим помощником.

Он нажал кнопку звонка, и в кабинет вошел ладный военный, один из тех, кто сопровождал меня в Москву. По-видимому, он был старшим в группе.

Военный представился – капитан госбезопасности Трущев Николай Михайлович. Мы пожали друг другу руки. Трущев показался мне приятным человеком, он не желал мне зла. В его голове по-прежнему царила какая-то нашпигованная непонятными афоризмами неразбериха. С такой методикой защиты – от абсурда – мне встречаться не приходилось (разве что в самолете). Вайскруфт грузил меня сверхприлипчивым фокстротом и многословными рассуждениями о доходах, которые принесет нам обоим обоюдное сотрудничество. Капитан Трущев действовал проще – он укрывался за нарочито пустыми и бессмысленными для всякого опытного медиума словами «есть», «так точно», «будет исполнено» и прочей абракадаброй, однако на этот раз ему не удалось провести меня.

Мы договорились с Николаем Михайловичем, что он заедет за мной не ранее половины десятого утра, и он вышел.