Сураз

"Господи, мне больше пока ничего не надо - поцелую, и все". И поцеловал. И погладил белое нежное горлышко... И еще поцелова мягкие податливые губы. И тут вошел муж... Спирька не слышал, как он вошел. Увидел, как вскинулась голова женщины и испуг плеснулся в ее глазах... Спирька услышал за спиной насмешливый голос:

- Те же. И муж.

Спирька отпустил женщину. Не было ни стыдно, ни страшно. Жалко было. Такая досада взяла на этого опрятного, подтянутого, уверенного человека... Хозяин пришел. И все у них есть, у дьяволов, везде они желанные люди. Он смотрел на мужа.

- Лихой парень! Ну как, "удалось что-нибудь? - Сергей Юрьевич хотел улыбнуться, но улыбки не вышло, только нехорошо сузились глаза и толстые губы обижен но подрожали. Он посмотрел на жену, - Что молчите? Что побледнела?! - Крик - злой, резкий - как бичом стегнул женщину.Шлюха!.. Успела? - Муж шагнул к ней.

Спирька загородил ему дорогу. Вблизи увидел, как полыхают темные глаза его обидой и гневом... И еще уловил Спирька тонкий одеколонистый холодок, исходиший от гладко выбритых щек Сергея Юрьевича.

- Спокойно,- сказал Спирька.

В следующее мгновение сильная короткая рука влекла Спирьку из горницы.

- Ну-ка, красавец, пойдем!..

Спирька ничего не мог сделать с рукой: ее как приварили к загривку, и крепост руки была какая-то нечеловеческая, точно шатуном толкали сзади.

Так проволокли Спирьку через комнату стариков; старики во все глаза смотрел на квартиранта и на Спирьку.

- Кота пакостливого поймал, - пояснил квартирант.

Ужас, что творилось в душе Спирьки!.. Стыд, боль, злоба - все там перемешалос: душило.

- Пидор, гад, - хрипел Спирька, - что ты делаешь?..

Вышли на крыльцо... Шатун сработал, Спирька полетел вниз с высокого крыльп и растянулся на сырой соломенной подстилке, о которую вытирают ноги.

"Убью",- мелькнуло в Спирькиной голове.

Сергей Юрьевич спускался к нему...

- Вставай.

Спирька вскочил до того, как ему велели... И тотчас опять полетел на землю. И с ужасом и с брезгливостью понял: "Он же бьет меня!" И опять вскочил и хотел скользнуть под чудовищный шатун - к горлу физкультурника. Но второй шатун коротко двинул его в челюсть снизу. Спирьку бросило назад; он почувствовал медь во рту. Опять бросился на учителя... Он умел драться, но ярость, боль, позор, сознания своей беспомощности перед шатунами - это лишило его былой ловкости, спокойствия. Слепая ярость бросала и бросала его вперед, и шатуны работали. Кажется, он ни разу так и не достал учителя. От последнего удара он не встал. Учитель склонило над ним.

- Я тебя уработаю,- неразборчиво, слабо, серьезно сказал Спирька.

- Будем считать, что это урок вежливости. Лагерные штучки надо бросать.- Учитель говорил не зло, тоже серьезно.

- Я убью тебя,- повторил Спирька, Во рту была какая-то болезненная мешанина, точно он изгрыз флакон с одеколоном - все там изрезал и обжег.- Убью, знай.

- За что? - спокойно спросил учитель. - За что ты меня убьешь?.. Подлец.

Учитель ушел в дом, захлопнув за собой дверь, и задвинул железную щеколду

Спирька попробовал встать, не мог. Голова гудела, но думалось ясно. Он знал, как с крыши прокудинского дома - через лаз - можно спуститься в кладовку. Кладовка не запиралась: шпагатная веревочка накидывалась петелькой на гвоздик, и все,- чтоб дверь сама не открывалась. Дверь в избу стариков тоже никогда не запирается на ночь. В горнице запора и вовсе нет. Он потому так хорошо все знал в доме Прокудиных, что сын их, Мишка, был смолоду товарищ Спирьки и Спирька часто бывал и даже ночевал у них. Теперь Мишки не было, но все, конечно, осталось у стариков, как раньше.

С трудом наконец Спирька поднялся, подержался за стену дома... Пошел к реке. Силы возвращались.

Он умыл разбитое лицо, оглядел со спичками костюм, рубашку... Не надо, чтобы мать увидела кровь и заподозрила неладное, когда он станет брать ружье. Ружье можно взять под любым предлогом: ехать с семенным зерном в глубинку, а утром посидеть там у озера.

Мать спала уже.

- Ты, Спирька? - спросила она сонным голосом с печки.

- Я. Спи. Мне ехать надо.

- Достань в печке-картошка жареная, в сенцах молоко... Поешь на дорогу-то.

- Ладно, я с собой возьму,- Спирька, не зажигая огня, тихо снял со стены ружье, повозился для близира в сенях... Зашел в избу (ружье в сенях оставил). Стал на припечек, нашел впотьмах голову матери, погладил по жидким теплым волосам. Он, бывало, выпивши ласкал мать; она не встревожилась.

- Выпимши... Как поедешь-то? - Мать с годами больше и больше любила Спирьку, жалела, стыдилась, что он никак не заведет семью - все не как у добрых людей! - ждала, может, какая-нибудь самостоятельная вдова или разведенка прибьется к ихнему дому.

- Ничего, поеду.

- Ну, Христос с тобой.- Мать во тьме перекрестила его.- Потише хоть ехай-то, а то гоните как чумные.

- Все будет хорошо.- Спирька бодрился, а хотелось скорей уйти и как-нибудь забыть про мать: вот кого больно оставлять в этой жизни мать.