Суриков

Не помогли и казачьи бунты против воевод, вроде того, какой произошел в Красноярске в 1695–1698 годах и в котором участвовали предки Сурикова — Илья и Петр. Московское самодержавие наседало, подготовляя окончательную ликвидацию всякой казачьей «независимости».

Процесс социальной дифференциации в самой казачьей среде способствовал успешному наступлению самодержавия. Рознь между старшинами и рядовым казачеством была рознью двух враждебных классов, связанных традициями пережившей себя отдаленной старины с ее общинным укладом.

В XVIII веке, когда русское дворянство расцвело на крепостном труде, осело в своих провинциальных и столичных вотчинах, расхватало все лучшие земли и лесные угодья страны, казачьи старшины потянули в ту же сторону. Старшины стали добиваться признания их дворянами со всеми проистекающими из этого звания специальными сословными привилегиями. Неделимая казачья земельная община стесняла. Старшины добились дворянства и права частной собственности на землю.

До социального возвышения в 30-х годах XIX столетия суриковский род был связан с казацкими низами. Это безусловно отразилось в какой-то мере на идеологии художника. Несмотря на то, что родичи поднялись на высшую социальную ступень, в Сурикове осталось старинное крестьянское «бунтарство», правда, самое неопределенное и расплывчатое.

Восторженное отношение художника к «Красноярскому бунту 1695–1698 гг.», ряд художественных образов — Степан Разин, Пугачев — явно свидетельствуют о неизжитой еще окончательно памяти прошлого. Даже Ермак («Покорение Сибири») — этот типичный разбойник — в сознании Василия Ивановича Сурикова облекается в романтические черты «простонародного героя» чуть ли не в одной линии с Разиным и Пугачевым.

ДЕТСТВО, ОТРОЧЕСТВО, ЮНОСТЬ

РОДИНА Василия Ивановича Сурикова — город Красноярск, бывшей Енисейской губернии. Здесь, в семье небогатого казацкого офицера, 25 (12) января 1848 года родился знаменитый художник-живописец.

Город Красноярск в половине XIX столетия мало чем отличался от красноярского острога XVII столетия. На первый взгляд подобное мнение может казаться преувеличением. Но в том-то и дело, что стремительное историческое развитие, свидетелями которого являются люди XX века, резко противоположно застойной, мертвой и малоподвижной старине. Там два столетия могут быть сравнены без особой ошибки с двумя десятилетиями нашего времени. Это все равно, как если бы мы представили зимний крестьянский обоз, тянущийся проселком от Красноярска до Москвы, и одновременно по тому же пути перелет четырехмоторного АНТ. Бытовой уклад старины изменялся медленно, с ленивой перевалкой, с боязливой оглядкой, только в случае крайней необходимости, когда уже нельзя было устоять под напором жизни. Он был более тяжеловесен, чем приземистые старорусские крепостные сооружения — «древяна клецки». Избяная Русь выгорала до тла раз в столетие. Но она в точности воспроизводила на пепелищах те же шатровые колокольни, то же жилье с вычурными крыльцами, коньками и пестрым узорочьем. Внутренний бытовой уклад оставался еще более закоснелым.

Малолюдная, нищая, с примитивными орудиями производства, теснимая напирающими из Азии кочевниками, страдающая под ярмом великокняжеской власти, старая Русь влачила жалкое существование. Естественно, ее культурное развитие замедлялось всей совокупностью неблагоприятных условий. Наверное тогда и появилась распространенная пословица — «не до жиру, быть бы живу». Берегли раз освоенное, держались за него, консервативно воспроизводили старинку-матушку, жили без перспектив… Столь убийственные темпы развития, отбрасывавшие страну на столетия назад, фактически начали изживаться только в конце XIX века.

Тяжелая крепостническая и жандармская духота империи Николая I как-то все-таки разряжалась. Европейская Россия воспринимала новизну с Запада, хотя бы искаженными и жалкими крохами, а в азиатском сибирском Красноярске, в вековом захолустье, устойчиво вросли в землю тягостные стародавние навыки и обыкновения. Необходимо учесть и то, что красноярское служилое казачество, как и казачество других областей России, дольше других сословий оставалось консервативным. На него уверенно опиралось романовская империя. Приверженность ко всякой освященной предками «старинке» была выгодна экономически. Охраняя традиции — охраняли материальные блага. Натурально-феодальное хозяйство беспросветно сковывало Россию и держало ее на положении дикарской средневековой страны, мешая ее естественному развитию.

Немудрено, что детство, отрочество и юность будущего художника протекли в причудливо смешавшихся XVII и XIX веках. И в этой, смеси преимущество надо отдать XVII столетию. По рисункам и акварелям Сурикова, изображавшим Красноярск даже в конце XIX века, то есть через полвека от рождения художника, легко можно усмотреть разительное сходство красноярской стройки с примитивными рисунками средневековых иностранцев — путешественников по «Московии».

_{Автопортрет. 1879 г.}