Суринам

В последний день он шёл мало, часто останавливаясь и засыпая на земле посреди дня. Внутри головы у него горело и гудело, как водопад. Он спал под дождём, больше не прячась от струй воды.

Однажды он видел узкую длинную лодку у другого берега, но не было сил кричать. Он потерял Тору и остался к этому равнодушен. Тефиллин, что был обмотан вокруг левой руки, тоже куда-то делся. Но второй, на голове, с чёрной деревянной коробочкой между глаз, всё ещё держался, и Кассовский иногда его трогал, чтобы проверить, там ли он.

Он больше не молился.

На четвёртый день он вышел к посёлку марунов. Он плохо видел лица людей, но понимал, что они не индейцы. Его окружили, о чём-то спрашивали на чужом языке, но он только повторял:

— Иссано, Иссано.

Потом двое мужчин взяли его на руки и понесли под навес. Его положили на циновку и дали пить. Затем пришёл маленький лысый старик; он посмотрел Кассовскому в лицо и что-то сказал. Кассовский его понял и сразу заснул.

Маруны лечили его много дней, он не знал сколько. Времени больше не было, он постоянно спал и во сне чувствовал, как ему натирают лицо чем-то горьким. Опухоль спала, жар уменьшился, и его начали кормить.

Старик приходил дважды в день, но Кассовский был не уверен, тот же ли это старик или их несколько. Он вообще больше ни в чём не был уверен.

Однажды ночью он проснулся и понял, что здоров. Он мог сам сидеть. Он смог встать и дойти до кустов, куда его носили мочиться. Он стоял у кустов и мочился. Рядом не спали какие-то дети. Кассовский слушал их голоса. Неба не было, лишь кроны деревьев над головой. Он дошёл до своей циновки. Что-то неудобно болталось и било по шее. Кассовский потрогал: это была деревянная коробочка тефиллин.

Утром он попытался узнать, где он и как далеко до Иссано. Никто не знал Иссано. Кассовский показал на реку:

— Мазаруни Ривер. Иссано.

Высокий негр с рваной губой и гребнем в волосах покачал головой:

— Ни, — сказал негр. Он махнул рукой в сторону реки: — Ни Мазаруни. Корентин Ривер. Корентин.

Этого не могло быть. Кассовский помнил карту: Корентин Ривер текла на востоке Гайаны, вдоль границы с соседней страной, Суринам. Она, собственно, и была границей. Она текла на востоке страны, а они плыли по Мазаруни Ривер на юго-запад, к Венесуэле, в противоположную сторону. Кассовский не мог понять, как он здесь очутился. Он махнул рукой по течению и спросил:

— Джорджтаун? Туда?

Никто не ответил. Маруны поговорили между собой, и затем высокий сказал, показывая на реку:

— Корентин Ривер. Корентин.

Это всё, что он смог добиться. Никто не знал, где Джорджтаун. Кассовский взял ветку и нарисовал на земле карту Гайаны. Все собрались вокруг и с интересом смотрели. Он нарисовал Мазаруни Ривер, что текла к венесуэльской границе. Наверху, у океана, он положил камень и сказал:

— Джорджтаун.

Затем он написал это по-английски. Он показал на карту и сказал:

— Гайана.

Маруны шумно заговорили между собой, тыкая пальцами в карту на земле. Они явно о чём-то спорили. Потом высокий махнул рукой, и все замолчали. Он показал на карту и повторил:

— Гайана.

Он обвёл рукой вокруг и сказал:

— Суринам. Суринам. Корентин Ривер.

— Позже, когда я попал в Парамарибо и снова имел возможность посмотреть карту, я понял, что случилось. — Кассовский предложил Илье фрукты, но тот отказался. — Дело в том, что в Бартика, откуда мы отплыли, встречаются две реки: Мазаруни, что течёт на запад, к Венесуэле, и Эссекибо, что течёт на юг, к Бразилии. Ллойд сразу поплыл по Эссекибо, он и не думал отвозить меня в Иссано. А потом они прошли маленькими речками, что соединяют Эссекибо и Корентин. Они перевезли меня в Суринам и бросили там. Убивать не стали: они знали, что я сам никогда не выйду из джунглей живым.

Он остался и жил с марунами, пока не кончились дожди. Он не считал дни. Жизнь была простой и приятной. Боро-Парк был как сон и вспоминался всё реже и реже. Была река, где ловили разную рыбу, были джунгли, куда ходили охотиться на свинок пекари, и был очищенный участок земли рядом с посёлком, где рос батат. Маруны ничего от него не требовали — ни разговоров, ни помощи с рыбалкой. Он окреп и мог залезать на высокие деревья. Маруны с удивлением смотрели, как он туда лез: там не было ничего съедобного.

Иногда они ели обезьян.

Старик был колдун. Он жил посреди посёлка с двумя женщинами, и Кассовский не мог понять, жёны они ему или дочери. Старик ещё долго приносил ему какие-то мелко нарезанные листья и советовал их жевать. Листья были кисловатыми, и Кассовский послушно жевал. Он не чувствовал от листьев никакого эффекта, но не хотел обижать старика.

Несколько раз старик вопросительно указывал на коробочку тефиллин, которую Кассовский теперь постоянно носил на лбу. Кассовский показывал наверх. Старик кивал головой и соглашался. Иногда старик что-то рассказывал Кассовскому и тоже показывал на небо, а потом на реку. Кассовский понимал, что речь идёт о боге. Ему было неинтересно.

Ночью он спал под навесом, завернувшись в свой изорванный в джунглях таллит.