Суринам

— Тогда это ещё была голландская колония. — Кассовский дожевал свою травку, и ему было нечего вертеть в пальцах. — Из столичной полиции меня сразу отвезли в американское консульство, где я рассказал, как потерялся, когда путешествовал по Гайане. Никаких особых формальностей тогда не было: у меня просто спросили номер моей социальной карточки и предложили заполнить форму для восстановления паспорта. Консул дал мне денег и посоветовал дешёвую гостиницу. Через день мне выдали временный паспорт, и я мог возвращаться в Нью-Йорк. Я поблагодарил консула, сказал, что зайду завтра, и ушёл. Весь день я бродил по Парамарибо, среди яркой незнакомой толпы, чужой среди чужих, и был счастлив. Я не хотел возвращаться в Боро-Парк к своей бледной, немощной Хане, к Торе, молитвам, чёрным шляпам и словам о далёком боге, который живёт только в книгах. Я хотел остаться здесь и служить другим богам. Я хотел научиться превращаться в пуму.

Он сделал паузу и посмотрел на Илью. Солнце стояло высоко в саду, высушив шарики дождя на листьях. В воздухе висел пар, и пахло терпкими цветами.

— Так я очутился в Парамарибо, — сказал Кассовский. — И до сих пор здесь живу.

Илья кивнул. Он посмотрел Кассовскому прямо в глаза.

— Интересная история. — Илья встал. — Только как, после всего, что со мной тут случилось, я знаю, что это правда? Как я могу вам теперь верить?

Кассовский улыбнулся:

— Никак. Это — правда сейчас. Это — моя история обо мне сейчас. Но это не значит, что завтра или даже сегодня я не расскажу вам о себе совершенно другую историю.

Кассовский тоже поднялся, и они молча стояли рядом, глядя друг другу в глаза.

— Всё, что мы знаем о мире, — сказал Кассовский, — это рассказанные другими истории.

ПАРАМАРИБО 12

ОДНАЖДЫ Илья тонул.

Когда ему было три года, его неожиданно увезли из Москвы в Аше, маленький черкесский аул под Сочи. Врачи нашли у Ильи астму, и было велено менять климат: ему прописали жить у моря.

В Москве стояла поздняя осень — октябрь, и когда после двух суток в поезде Илья вышел на перрон, где светило солнце и росли странные южные деревья, он был ошеломлён обилием света. Мама побыла с ним неделю, а потом оставила на бабушку и вернулась в Москву. Илья не мог понять, почему кто-то может хотеть отсюда уехать.

Они сняли комнату у черкесской семьи с шестью дочерьми. Хозяев звали дядя Ислам и тётя Фатима. Они говорили на странном русском языке, которого Илья до того не слышал: их русский дыбился гортанными кавказскими звуками, как горы вокруг. В саду рос инжир, и Илья был счастлив.

Через пару месяцев Илья уже понимал по-черкесски, а весной стал говорить свободно. Его друзья, Сулейман и Мусса, ходили босиком до конца ноября, и скоро он тоже перестал надевать носки, а потом и обувь. Они бегали по посёлку с большими мохнатыми собаками и искали коз, которые постоянно терялись, и родители посылали детей пригнать коз обратно. По вечерам становилось холодно, но они оставались на улице и играли в темноте, пропитанной терпким дымом, поднимавшимся из труб белевших в ночи домов.

Старшие мальчики ездили в ночное пасти лошадей. Илья тоже хотел с ними, но бабушка его не пускала. Сулейман был большой, ему исполнилось пять, и он ездил с десятилетним братом, сидя на одной лошади. У Ильи не было братьев: он был один ребёнок в семье, и некому было взять его с собой.

Летом в Аше появились туристы. Их называли «дикари» и ждали их приезда. Бабушка стала жаловаться, что цены на фрукты поднялись, но все вокруг были довольны. У них в доме, в комнате, где раньше жили три хозяйские девочки, поселилась семья из Ленинграда. Девочки теперь ночевали в большой комнате, где стоял телевизор. Старшую звали Мадина, и ей только исполнилось пятнадцать.

Местные не купались в море до августа, а иногда не заходили в воду до сентября. Купались туристы. Они лезли в море в любую погоду, и когда накатывала волна, женщины громко визжали и жались к мужчинам. Но из воды не вылезали.

В то лето вода обещала быть тёплой с июня: так сказали старшие мальчики. Они знали о мире всё, и даже когда лучше воровать хурму у дяди Рафата, который никогда не спал и охранял свою хурму, чтобы продать её туристам. Сулейман, Мусса и Илья начали ходить на море пробовать воду.

Чтобы попасть на берег, нужно было перейти железнодорожные пути, что тянулись вдоль всего побережья. Илья приехал по этим путям из Москвы и помнил, как гулко они стучали и откидной столик в купе мелко вторил им в такт. Часто пути были свободны, но иногда там стояли грузовые составы, ожидающие, пока Сочи примет их к разгрузке. Тогда надо было пролезать под составом, и делать это быстро, потому что никто не знал, когда он тронется.

Когда бабушка увидела, как Илья пролезает под составом, она поймала его и долго била, прямо на берегу. Илья кричал, плакал, и люди вокруг старались вмешаться. Бабушка била его молча, стараясь ударить побольнее, а потом начала плакать. Илью, чтоб не убежал, она держала за рукав рубашки, на которой были нарисованы умывающиеся котята. В семье эту рубашку называли «кисочки-мурысочки».