Суровое испытание

Постепенно, по кусочкам в памяти начал всплывать тот день. Поздней весной или ранним летом — впрочем, не важно — внезапно грянула жара, духота стояла страшная. А в его части снова ввели режим боевой готовности номер один. Естественно, отлучки, ночевки вне части, телефонные звонки — все было под запретом. Мёнхи тогда готовилась к повторным экзаменам в университет — первую попытку она провалила. Он знал, что она приедет на предстоящие выходные и будет ждать его напротив части. Однако в те дни его постоянно доставал старший по службе, и все его силы уходили на то, чтобы не превратиться в убийцу. И вот в один из таких жарких дней, когда он, маршируя под палящими лучами солнца, изводил себя мыслями, убить эту падлу или нет, убить или нет, от Мёнхи пришло письмо весьма мрачного содержания: из-за ее провала на вступительных экзаменах родители почти открыто презирают ее; старшие брат с сестрой — студенты престижных университетов — тоже смотрят на нее с пренебрежением. А во время очередной стычки с родителями она ни с того ни с сего заявила, что вместо университета пойдет замуж! Потрясенным родителям она назвала имя своего учителя, его имя — Кан Инхо. И поэтому слезно просила его в следующую увольнительную встретиться с родителями. Он был потрясен не меньше ее родителей. Военнослужащий сухопутных сил Республики Кореи, двадцатипятилетний Кан Инхо был совершенно не в состоянии предсказать собственное будущее, тем более вписать в него Мёнхи. Поэтому, когда на следующей неделе она приехала в часть, он отказался встречи под предлогом болезни. Через неделю Мёнхи приехала снова. И он снова не вышел на встречу с ней. Письма участились. Это были послания школьницы-неудачницы, она писала, как ей тяжко и тоскливо. Он оставлял письма без ответа, а со временем стал лишь мельком просматривать их и, бывало, порвав на клочки, выбрасывал в мусорную корзину в туалете. И вот однажды он получил последнее письмо от нее. Она снова провалилась на экзаменах, однако тон письма был на удивление ровным и невозмутимым. Обманутый этим спокойствием, он отбросил угрызения совести, решив, что теперь наконец можно поставить точку в их отношениях. Иногда он даже мысленно молил, чтобы она была счастлива. Однако, когда он вернулся из армии, коллега, работавший с ним ранее в школе, сообщил новость: в начале зимы Мёнхи покончила с собой.

Порыв ночного ветра хлестанул его по шее. Смяв пустую сигаретную пачку в кулаке, Кан Инхо уставился в темноту. И из черноты выступил чей-то силуэт. По-детски простодушное лицо, точь-в-точь юные лица его нынешних воспитанников. Хотя, наверно, в те далекие времена его лицо тоже было по-юношески наивным. Коротко стриженная голова медленно приближалась, зависнув во мраке, словно воздушный шарик. Он долго вглядывался. И когда его губы сомкнулись, чтобы произнести имя, резкая, невыносимая боль скрутила его тело. Только теперь он осознал, что там, глубоко под ребрами, все это время огромной опухолью зрело чувство вины. Гноящаяся опухоль цвета плесени… И звалась она Чан Мёнхи. Он мучительно выдавил из себя это имя. Раскаленный комок обжег внутренности, саданул под ребра и теперь рвался сквозь горло.

— Про… прости, прошу, прости меня, Мёнхи! Мне так жаль…

101

Co Юджмн сидела на лестнице у дома Кан Инхо. Белый шарф поверх бежевого плаща флагом капитуляции развевался на ветру. Увидев Кан Инхо, она поднялась.

— Ты в порядке?

Коротко дакнув, он направился к подъезду.

— Учитель Кан! Инхо! Надо поговорить!

— Я устал, давай потом…

Он стал подниматься по лестнице. И почувствовал, что она идет следом. Не оглядываясь, он остановился и проговорил:

— Хочешь, чтобы теперь еще и фото наше в интернете засветилось?

Она не ответила. Внезапно его обуял гнев — ни на кого конкретно и на всех вокруг.

— И чтобы напоследок я развелся с женой?

Неожиданно громкий возглас гулким эхом отскочил от облупленных стен подъезда в задрипанной многоэтажке.

Со Юджин не проронила ни звука. Тут он оглянулся. Стоя двумя ступеньками ниже, она смотрела на него. На ее лице читались изумление, укор и одновременно печаль. Ему стало стыдно за свою вспышку, и он обреченно повернул обратно, вышел во двор. Туман добрался и сюда — все дышало сыростью, промозглый холод пробирал до костей. Они присели на скамейку перед домом. Тусклый фонарь, свет которого практически полностью поглотил туман, все же хорохорился, едва заметно помигивая и словно говоря: какой-никакой, а свет.