Суровые будни (дилогия)

В одном лишь логика ее бессильна: вытравить из души его…» Но об этом — молчок.

* * *

В райком поступила жалоба. И на кого бы вы думали? На Порогину! Вот и есть причина съездить Трындову лично в Крутую Вязовку, разобраться с жалобой на месте. Тем более что к персональному делу можно пристегнуть ряд других вопросов и вообще подкрутить гайки партбюро колхоза, чтоб живее занимались идеологической работой.

А загорелся-то весь сыр-бор вот из-за чего. Партбюро назначило Порогину заведующей агитпунктом избирательного участка по выборам в местные Советы. Агитпункт разместили в школе. Комната изолированная, с отдельным выходом во двор, чтоб людям удобнее было посещать. Но избиратели вечерами заходили редко, а днем так и вовсе не бывали. А почему, Порогина никак понять не могла. То ли перевелись охотники читать газеты и журналы, то ли еще почему-то — неизвестно.

Школьников она отвадила довольно быстро: нечего с ними цацкаться! Шумят только да грязи натаскивают. Сама ж, бывало, поскучает часок-другой в одиночестве, потом запрет агитпункт и уйдет по своим делам. Так было и в тот раз. Вспомнила, что сегодня суббота, а баня еще не топлена, побежала на полчасика домой. Агитпункт запирать не стала: ребята со школы разошлись, шкодничать некому, а так — может, кто хоть в субботу забредет. Справилась с делами, возвращается. Заглянула в дверь — ни души. Закрыла и ушла совсем.

И вдруг в воскресенье, под вечер, прибегают к ней возбужденные ребята, орут: «Марфа Даниловна! В агитпункте кто-то больно стучит и ругается!» Порогина чуть в обморок не упала. В голове ее, как током: дед Верблюжатник! Вчера еще бабка Глаша по всей деревне бегала, искала пропавшего деда. Как он, окаянный, забрался в агитпункт? Порогина перетрусила не на шутку, схватила ключи и — в школу. Только щелкнул замок, как дед Верблюжатник ракетой вылетел из двери, поддергивая штаны и хрипло матерясь. Не завернув даже домой, понесся впритруску прямо к Никшутаму составлять жалобу на Порогину, которая «заточила его, стало быть, накрепко».

Никшутам жалобу написал с удовольствием, сам и в райком отослал: пусть знают, что творится в Крутой Вязовке! Работники райкомовского аппарата, читая послание, хохотали до упаду. А Чесноков в тот же день созвал партбюро, и Порогиной вынесли взыскание.

Явившись в Крутую Вязовку, Трындов увидел, что разбирать жалобу еще раз было бы нелепо. Отругав Порогину наедине, чтоб не давала поводов к посмешищу в период важной политической кампании, он одобрил решение бюро. Разговор с правленцами дальше мелких дел и забот колхозного производства не продвинулся. На все вопросы колхозники отвечали односложно, а порой и довольно ехидно. Контакта с массой не получилось.

Оленин помалкивал, давая, видимо, возможность высказывать другим все, что есть у них на душе. Трындов почувствовал это с самого начала. Уезжал с тяжелым осадком на сердце, но, тем не менее, выходя, подчеркнул строго, что никакой скостки им не будет: задолженность «Победы» по молоку и мясу переходит целиком на теперешний укрупненный колхоз, и выполнять придется им тютелька в тютельку.

— Да… — вздыхали правленцы. — Нам эта победа похуже другого поражения...

После отъезда Трындова долго не расходились. Чесноков двигал сердито по столу счетами, бубнил:

— Экономика... Туда же... Амба! Победителями нареклись, и закредитованы на миллион... Шаг вперед, два назад!

— Еще бы не назад! Не дают спокойно работать, хоть плач!

— Правильного говорила моя бабка: «Хочешь, милая, чтоб холодец был добрый, не трогай его, не мешай!..» — отозвалась Ксения Ситкова.

— Надо было два года назад эту мешанину делать! — поддержали ее. — Раз бы переболеть — и все. А теперь что? Опять бурда получается…

— Все это верно. Но надо искать выход нам самим, товарищи, — сказал Оленин, обращаясь больше к себе, чем к другим.

Трофимов вздохнул протяжно, и все завздыхали, точно по команде. Пока что в думах не было ни последовательности, ни связи.

Ксения Ситкова, Лиза и Марина, усевшись поодаль, в углу, о чем-то тихо совещались. Затем Ситкова сказала:

— Надо строить бегом еще два свинарника да закупать поросят. Может, к осени вытянем...

— А корма? Чем кормить такую пропасть?

Чей-то вздох, кто-то протянул меланхолически:

— Да, братцы... Ведь главное в жизни свиньи — жратва...

— Но и крупный скот пускать на мясо нельзя: останемся без органических удобрений. — Это Лиза.

— Крупный нельзя! — прижал твердо к столу руку Чесноков. — Этим мы уподобимся тому рыбаку, который развел для сугреву костер из собственной лодки...

— А если нам не костер, а уток развести? — спросила Марина, несмело обводя правленцев прищуренными глазами. — На самом деле, растут не по дням, а по часам, ухода особого не требуют. Сдадим уток вместо бычков, а?

— Думал я об этом... — отозвался Оленин. — Да где их разведешь? Ни прудов нет, ни озер...

— А вы послушайте, что я вам скажу. На землях бывшей «Победы», километрах в пяти отсюда, есть широкая балка. А раз эти земли теперь наши, объявим всенародную стройку, насыплем плотину, и будет весной свой пруд.