Суровые будни (дилогия)

— Говоришь, на землях бывшей «Победы»? А что, мужики, верно! Нет худа без добра... Если балка годится, почему бы ее не приспособить к делу? С паршивой овцы хоть шерсти клок.

— Есть такая балка, это точно. В ней последний верблюд деда Верблюжатника подох. Был старее самого деда. А Пырля содрал с него шкуру и пропил... Дед хотел было в суд на него подать, да отсоветовали, сказали: мол, тебя же заставят падаль убирать, дороже обойдется... — поведал пространно Битюг. Трофимов поддержал:

— Пожалуй, правильно Марина подметила. Я знаю ту балку: широкая и отлогая, место подходящее. Есть где и летники поставить для утят.

То ли уверенность Марины передалась правленцам, то ли простота и ясность ее мысли — они уцепились за предложение, загалдели, заспорили. Оленин с удовлетворением следил за тем, что говорили товарищи, потом посмотрел на Марину и нечаянно встретился с ее взглядом: ее глаза светились гордой уверенностью и даже повелительностью, что ли. Впрочем, Оленин мог и ошибиться. Даже наверняка ошибался, потому что Марина ни разу больше на него не взглянула ни так, ни по-иному, хотя они и засиделись допоздна. Корпели над картами землеустройства, подыскивали наиболее подходящие места для искусственных прудов. Народную стройку решили не объявлять, а сделать проще: обратиться к знакомым нефтеразведчикам. Два бульдозера в течение трех-четырех дней легко управятся с плотиной.

Настроение у всех приподнялось. Разошлись за полночь. Прощаясь с правленцами, Чесноков изрек с улыбкой:

— Предание гласит, что Рим когда-то гуси спасли... Быть может, Крутую Вязовку спасут утки?

Теперь на плечи председателя легла еще одна большая забота. Своего инкубатора, конечно, не было, утиных яиц — также. Двадцать тысяч утят можно получить только на областной птицефабрике, но для этого надо добыть в облисполкоме наряд. Но легко сказать, добыть! А попробуй-ка!

* * *

Хорошее утро. Гладко накатанная снежная дорога. Морозит. Телефонные провода подобны струнам гигантских гитар: порывистый ветер ударяет по ним, и они звучат разноголосыми аккордами.

Но шум двигателя заглушает аккорды проводов, и потому Оленину трудно представить, сколь могучи они и мелодичны. Живее представляется другое: прокуренный кабинет Трындова, серый пепел на полу и на подоконниках, окурки… Лезет в голову то, о чем думать совершенно не хочется. Отвернувшись к открытому окну, Оленин мечтательно щурится.

— Погода — хрусталь… Видимость, поди, на сотню километров.

Радий догадывается, останавливает машину и, ворча что-то свое, поднимает капот мотора.

Оленин выскакивает из кабины, идет в сторону от дороги, где стоит старый крест с отломанной перекладиной. Скрип шагов рассеивается по плоской белой равнине, испещренной заячьими следами. Шуршит поземка, и в глазах рябит от ослепительного блеска. Повернулся спиной к солнцу, бьющему наискосок, долго глядел на выстывшую, пересеченную зимниками даль, полную мудрого покоя, думал. Вот если бы вести дневник все эти годы, прожитые в Крутой Вязовке, нашелся ли хоть бы один спокойный день? Вряд ли... Были дни труда и радостей, печалей, но спокойных — нет. Оттого, быть может, так и прельщает его, так влечет к себе эта серебристая, снежная безмятежность?

Приехал в райком. В кабинете Трындова собрание, полно народа. Приткнулся сзади, прислушался — принимают повышенные обязательства по району. Окинул взглядом сидящих. Что такое?

Присутствуют весь состав райкома, служащие райисполкома, сельсовета, какие-то еще люди из райпотребсоюза, что ли... А где же те, кому предстоит выполнять эти повышенные обязательства?

Ладно, он, Оленин, попал случайно, заехав совсем по другому делу, а ведь большинства председателей колхозов нет! Вон их сколько: раз, два — и обчелся... Разве можно так обязательства принимать? Если это не очковтирательство, то что же тогда? Формализм? Хрен редьки не слаще. «Выступлю!» — решил он. Но было поздно: собрание кончилось. Все те, кто получает зарплату в райцентре, не думая, проголосовали «за» и разошлись по домам. А что им стоит? Не им же предстоит выполнять эти повышенные обязательства. Их дело передать материал в районную многотиражку, чтоб все колхозники знали о своих повышенных обязательствах, да завтра отчет о собрании отослать в обком. Остальное не их забота.

Трындов отворил настежь окно, чтоб проветрилось. Струя морозного воздуха шевельнула бумаги. Окинул Оленина быстрым, изучающим взглядом, заговорил, будто оправдываясь:

— Срочное мероприятие по заданию обкома... Не успели даже оповестить всех председателей колхозов и секретарей парторганизаций. Проведем с остальными на местах. А вы садитесь, поговорим. Намечен ряд важных мероприятий по району. Вязовская скрипка, так сказать, не должна быть последней...

За спиной Оленина появилась неслышно секретарша, зашелестела бумагами, привлекая внимание Трындова.

— Что? — повернулся он к ней.

— Антон Кириакович, вам уже дважды звонили из совхоза. Машина ждет вас.

— Да-да! Помню. Сейчас.

И к Оленину:

— Извини, пожалуйста, спешу. До свидания. Через пару дней буду у вас, потолкуем обо всем подробно.