Суровые будни (дилогия)

Чесноков, пнув ногой охапку саженцев, лежавших рядом, ушел, бормоча что-то про себя.

С погасшим интересом Оленин выкопал еще две-три ямки. Выкопал кое-как, воткнул в них деревца, не засыпал, махнул рукой и побрел в контору.

Неподалеку монтировал колесо Радий. Заметил, что председатель ушел чем-то расстроенный, не закончив работы, подошел к незакопанным саженцам, потрогал пальцами бирку, усмехнулся. Вынул химический карандаш, что то дописал на бирке, засыпал землей корни, затем пошел заканчивать колесо.

Порогина, проверявшая, все ли сделано как надо, с недовольством отметила, что деревца воткнуты вкривь и вкось. Каково же было ее удивление, когда она прочитала па бирке: «Посажено Олениным Л. П. такого-то числа, года... в очень скверном настроении».

ГЛАВА 18

Так и бывает... Шел человек, шел и не заметил, как исчезла из-под ног стежка, которой он до сих пор держался. То ли травой поросла, то ли вильнула в сторону, то ли сам заблудился ненароком.

Проснется Трындов ночью неизвестно отчего, словно кто-то свистнет над ухом, начнет думать-передумывать, а что к чему, не поймет. Не ладится в мыслях. Коробку «Казбека» выкурит — один дьявол, прояснения нет. Нехорошо на душе. Тревожиться стал Антон Кириакович.

И районе более-менее порядок. Хлебозаготовки с грехом пополам выполнили, животноводство, хоть и не лучше, чем в других районах, так и не хуже. Последний немощный колхоз «Победа», набивший оскомину на зубах областного руководства, исчез с горизонта после объединения с «Пламенем». Казалось бы, особых причин для тягостных ощущений нет, да не тут-то было! Чуть отвлечется от дела, как тут же лезет в голову разная чушь, нескладиха, о которой раньше и понятия не было.

Вначале Антону Кириаковичу просто чудно было, а потом так пошло, так забрало, что даже побаиваться стал: не к болезни ли? В последнее время и супруга Серафима Михайловна стала замечать: муж чем-то обеспокоен.

Однажды после обеда, когда он закурив, прилег отдохнуть, она примостилась возле него на диване, усыпанном табачным пеплом, осторожно спросила:

— Антоша, ты, случаем не заболел? Уж какой-то ты не такой?

Он сделал гримасу. Что отвечать, когда сам толком не знаешь?

— Так… Просто разные мысли вертятся...

Но Серафима Михайловна не привыкла отступать, не добившись своего. Двадцать пять лет супружеской жизни прошли не зря. Она знала мужа лучше, чем он самого себя. Да и как не знать, если это, можно сказать, было ее творение! Именно так. О нем она пеклась, помогала в его делах, учила его уму-разуму, а иногда и наказывала по-матерински...

И сейчас она посмотрела на него умильно, как в те далекие годы, когда после бурных собраний они, молодые комсомольцы, сходились в зарослях на берегу Черемши и просиживали ночи напролет, раскрывая друг перед другом души. Посмотрела ласково и прильнула к его плечу мягкой грудью.

Он вздохнул, попытался обнять ее, но не преуспел, и опять вздохнул со скрытой досадой. Растроганная внезапным приливом нежности, Серафима Михайловна спросила:

— Может, Антоша, вместе разберемся? А? Расскажи мне, что с тобой такое, не скрытничай.

— Да не скрытничаю я, Сима, пойми ты... Сам не знаю, что со мной. Что-то подступило и давит... Будто меня из тесной толпы выпирает... Как клин, что ли... Ничего подобного и не упомню. Бывает, сижу в кабинете один... Да что там! Идет заседание или совещание, а я вместо того, чтоб думать по существу, ни с того ни с сего начинаю сравнивать себя с самим собой, каким был раньше, лет двадцать тому назад. И все чего-то тянет меня в прошлом поковыряться, какая-то маята... Уж не к смерти ли это? Может, перед ней так меня охаживает?..

— Глупости! Глупости ты городишь! Смерть... Скажет же! — потрепала его укоризненно за ухо. Она начинала, кажется чуть-чуть понимать, что накатило на мужа.

— Не глупости, Сима, а на самом деле, — продолжал он уныло. — Раньше работал — в уме были разные интересы, дальние прицелы, а теперь? Вот, говорят, по Москве слухи разные ходят, недобрые, якобы хотят райкомы упразднять... Может быть, болтают недоброжелатели. А вдруг правда? Видишь, как все заворачивается... Неопределенность на каждом шагу. Легко мне сознавать все это? А? Нет прежней основательности. Брошу вот все к черту и уеду куда глаза глядят!

Серафима Михайловна покачала укоризненно головой.

— Куда ты поедешь? И зачем? Пройдет, отерпишься. А если даже и упразднят райкомы, так что? Будет что-то новое. Не все ли равно тебе что? Кадровый партработник, тебе ли беспокоиться? Небось за дверь не выставят. А уйдешь до времени, что тогда? И затем, пока ты секретарь, у тебя много прав и возможностей. Не будешь же ты сидеть сложа руки и ждать у моря погоды, начнешь заблаговременно готовить почву. Ведь так? А без своей работы, что ты сможешь?

— Это так, — вздохнул Трындов. — Но опять же, страшно подумать, что столько лет просидел твердо на своем посту, а под конец оказался, как на острие ножа... Ох, не к добру все это... Тебе трудно объяснить, но я чувствую. Начну думать и так и этак — все качается... Да и не только... Вообще как-то...