Susan Sontag. Женщина, которая изменила культуру XX века

В те годы безрадостной славы и романов без любви она боялась, что потеряет ту часть себя, которой никогда полностью не обладала. Когда она говорила, что после секса с Диком Гудвином почувствовала себя «как все», она имела в виду, что переставала чувствовать себя самой собой. Потеря себя, так она воспринимала гетеросексуальный секс и мир знаменитостей, – являлась разновидностью обмана и неправды. Она понимала, что держаться за свой характер, за то, кем она была на самом деле (чем бы это ни было), – это вопрос жизни и смерти.

«Вместе с Д.Г. на горизонте появился новый континент неврозов (Атлантида). Кто я. Не позволю «им» этого у меня отнять. Не позволю уничтожить себя»[718].

«СУЩЕСТВОВАНИЕ – ЭТО ПРИВЫЧКА, КОТОРУЮ Я НЕ ОТЧАИВАЮСЬ ПРИОБРЕСТИ»[719].

Эту фразу Зонтаг процитировала в эссе «Думать наперекор себе: Размышления о Чоране». Эссе входит в упомянутый сборник и является одной из лучших ее работ. Затрагиваемые Чораном вопросы очень близки ей самой, и хотя в некоторых моментах она критически относится к его творчеству, она думает о своих личных проблемах в контексте более серьезного кризиса. Некоторые называют этот кризис «историей», некоторые – «современностью». Это проблемы, возникающие в настолько развитой культуре, что кажется, она уже не может никуда развиваться, и в которой науки и искусство настолько продвинулись вперед, что дают ответы практически на все вопросы. «Лучшие интеллектуальные и креативные идеи Запада за последние 150 лет кажутся наиболее тонкими, энергичными, самыми интересными и правдивыми за всю историю человечества»[720], – писала она. Это была культура, которую можно было бы назвать «новой чувствительностью».

Увы, но Сьюзен это не утешало. Несмотря на художественный и интеллектуальный прогресс, оставалась одна проблема. «К настоящему времени, – писала Зонтаг, – уже поставлены рекорды мрачности и яркости, самого дурацкого и самого смешного. Но необходимость индивидуального духовного развития никогда еще не была такой актуальной»[721]. Жить в период поздней и развитой культуры, обладать богатством знаний означало быть пойманным и понимать, что старые системы (она упоминает Комте, Маркса и Фрейда) не в состоянии объяснить сложности, вызванные появлением этой развитой культуры. Увеличение знания означало постепенное уничтожение утешений, на которые раньше возлагались все надежды. Не было никакой системы, никакого общего смысла, писала она. «После попыток Гегеля поиски вечного, прекрасные и неизбежные жесты сознания, оказались далеки от истоков философской мысли и стали казаться детскими и патетическими»[722].

И в этом смысле Чоран стал символом безутешного сознания. Он создал «новый тип философствования: личное (даже автобиографичное), афористичное, лиричное и антисистемное. Лучшие примеры из этой философской линии мысли: Кьеркегор, Ницше, Витгенштейн. Чоран является самым достойным из пишущих в наши дни представителей этой школы»[723]. Не случайно, Зонтаг со временем стала преемницей этой традиции и всегда равнялась на своих лучших предшественников, а в Чоране видела свое отражение. В его трудах она обнаружила «странную диалектику», которая была ей близка.

«С одной стороны, традиционный романтизм и виталистическое отвращение к «интеллектуальности» и гипертрофии ума за счет тела, чувств и способности к действию. С другой – экзальтация умственной жизни за счет тела, чувств и способности к действию, которая не может быть более радикальной и надменной»[724].

На фоне всех этих парадоксов и тупиков Чоран, хоть сам и провел жизнь в «монашеской келье», не прописывал отказ от жизни ума. Это восхищало Зонтаг и одновременно вызывало желание вступить в бесконечный диспут. (Имеется в виду эссе Клейста «О кукольном театре», о котором она часто упоминала.)

«Мы можем сколько угодно стремиться исправить дисбаланс естественной гармонии человека, созданный сознанием, однако этого нельзя достичь при помощи отказа от сознания. Невозможно вернуться назад в невинность. У нас нет выбора, и мы должны дойти до конца мысли, где (возможно) в полном самосознании вернемся к невинности и благодати»[725].