ЗОНТАГ БЫЛА АНТИВОЕННОЙ АКТИВИСТКОЙ И ПОЭТОМУ ПОЛУЧИЛА ПРИГЛАШЕНИЕ ПРАВИТЕЛЬСТВА СЕВЕРНОГО ВЬЕТНАМА ПОСЕТИТЬ ЭТУ СТРАНУ.
Она прилетела в Лаос и уже оттуда попала в Северный Вьетнам, который американцы нещадно бомбили уже несколько лет. Вьетнамцы жили крайне бедно. Зонтаг надо было понять, как видеть и воспринимать страну, которую она до этого знала только по фото и сообщениям СМИ. «Как и любой другой человек, которого волновала судьба Вьетнама, я знала многое», – писала она. Но вскоре Зонтаг поняла, что не знает ничего, и первые несколько дней пребывания в стране оказались «совершенно обескураживающими»[751]
.Сьюзен неоднократно признавалась в том, что была крайне удивлена. Она убедилась в том, что для понимания страны фотографий и слов оказывается недостаточно, и осознала, что крайне сложно отделить Вьетнам от его идеологии. Она пыталась сопоставить сложившееся в уме представление о стране с тем, что она видела своими глазами. «Проблема заключалась в том, что Вьетнам стал частью моего осознания себя как американки, от которого я с невероятным трудом пыталась избавиться»[752]
. Позднее она заявила, что тогда она «вообще впервые писала о себе». Обычно она так не поступала и писала о себе, только скрывшись за маской. «Не могу надеяться на то, что смогу иметь влияние, сравнимое с влиянием Нормана Мейлера и Пола Гудмана, потому что я не могу представить себе, что смогу писать так лично, как они. Мой темперамент не позволяет говорить так прямо, непосредственно и от первого лица, как пишет Мейлер в своих эссе, и именно такой подход делает его тексты такими выразительными», – говорила Зонтаг в 1968 году[753]. Ей пришлось перестать прятаться за маской. «Я не хочу писать о себе, – думала она. – Я хочу писать о них. Но потом я поняла, что нет способа лучше написать о них, чем включить себя в повествование, что значило пойти на жертвы»[754].Ипполит говорил, что интересуется революциями, которые представляли собой «изменения не правительств или государственных институтов, но революции чувств и видения». У Зонтаг во Вьетнаме произошла именно революция чувств и видения. Че Гевара призывал к кровавому восстанию, хотел создать «два, три, много Вьетнамов». Кроме общественной стороны вопроса, существовала и более личная – решимость индивида принять радикальное сознание. «Было бы неплохо, если бы каждый из нас создал Вьетнам внутри себя», – говорил Жан-Люк Годар. Зонтаг с одобрением использовала в тексте эту цитату[755]
. Она поняла, как сложно совместить два разных Вьетнама – настоящую страну и представление о ней, полученное с помощью изображений и языка.В первые дни пребывания в стране она неоднократно подчеркивала, как много была не в состоянии увидеть и понять. «Я пытаюсь понять разницу между ними, но не могу». О принимавших ее вьетнамцах она говорила следующее: «Я переживаю, что они не понимают, что я другая». Насколько это было возможно, она «низвела себя до состояния ребенка: меня водят, решают, какой у меня будет график, объясняют, опекают и за мной, в хорошем смысле этого слова, следят». Это было похоже на полное отречение от воли, которое она описывала в эссе о порнографии, а также на то, что она писала о фильме «Персона» и эстетике безмолвия. Зонтаг было непросто смириться с ситуацией, в которую она попала: «Сложность заключается в том, что они не только пишут весь сценарий, но режиссируют этот фильм. Но, с другой стороны, по-другому и быть не могло»[756]
.Речь вьетнамцев в данном случае тоже мало чем могла быть полезной. «Сложно воспринимать людей в качестве индивидов, когда все говорят в одном и том же стиле и, кажется, повторяют одно и то же»[757]
. Ей казалось, что вьетнамцы говорят на языке, который делает из нее ребенка, словно она снова стала Сью Розенблатт, юным репортером Cactus Press. «Наши враги – казненные лидеры итальянских фашистов. Но сами итальянцы не являются нашим врагами», – писала Сьюзен в возрасте 12 лет. Во Вьетнаме она постоянно слышала клише, из которых уже давно выросла. «Мы знаем, что американский народ – это наши друзья, – постоянно долдонили ей. – Наш враг – нынешнее американское правительство»[758].