Susan Sontag. Женщина, которая изменила культуру XX века

Впрочем, вместе с болезнью к ней пришло одно утешение. В середине 1990-х гг. ее отношения с Энни ухудшились, и она возобновила связь с Лусиндой. Сьюзен всегда ее любила, но отрицала это, когда Энни заводила об этом разговор. Роман с Лусиндой происходил главным образом в Европе. И эта связь была большим ударом для Энни, но необходимость заботиться о Зонтаг объединила двух ее любовниц[1520].

«Только Богу было известно, насколько она была слабой, – писала она про Марину, – но Он простил ее за то, что она так сильно старалась»[1521]. Зонтаг всегда «старалась и вкладывала чуть больше», поэтому себя никогда не жалела. В отношении Марины угадывается представление американских светских пуритан о том, что спасение является наградой за строжайшую рабочую этику. Как только Сьюзен победила рак, она стала вкладывать в работу еще больше сил, чем ранее. «В сутках всего 24 часа, хотя я пытаюсь вести себя так, как будто их 48»[1522], – писала она.

Такой настрой можно назвать завидным и даже вдохновляющим. Однако отношение Зонтаг к себе и к своему здоровью было совершенно безжалостным. Когда она болела, то полностью посвящала себя науке и лечению, но когда выздоровела, то совершенно перестала заботиться о себе и отвергала «идеал «здоровья» как буржуазный эгоизм. Несмотря на то что она любила науку, как писал Давид, «с яростным и непоколебимым упорством, граничащим с религиозным фанатизмом»[1523], она могла настолько игнорировать самые простейшие научные принципы, что вводила в изумление своих близких.

С тех пор как она прочитала роман «Мартин Иден», она приравнивала сон к смерти. Грег Чандлер отмечал ее «странное отношение ко сну». Он говорил, что она «часто засыпала днем и потом горячо отрицала, что спала, несмотря на то что я видел ее спящей в спальне и слышал ее громкий храп». Терри Кастл однажды приехала в квартиру на Лондон-Террас и извинилась, увидев, что, судя по всему, разбудила Зонтаг своим появлением.

«У меня было чувство, что я только что обвинила ее в том, что она не читала Пруста или весь день смотрела мыльные оперы. Она нахмурилась и стала говорить со мной резко и грубо. Это с чего это я взяла, что она дремала? Конечно же, она не дремала! Она никогда не спит днем! Никогда! Просто исключено! Что за глупое замечание я себе позволила! Я что, совсем обалдела? Дремать – Боже праведный!»[1524]

СЬЮЗЕН ВСЕГДА ПОРАЖАЛА ОКРУЖАЮЩИХ СВОИМ АППЕТИТОМ – В ЕДЕ, КУЛЬТУРЕ, В ПОЛУЧЕНИИ НОВЫХ ВПЕЧАТЛЕНИЙ.

Она сама называла это качество «легендарной энергией». Зонтаг легко двигалась от одного мероприятия к другому, не показывая усталости и обижаясь на тех, кто за ней не успевал[1525].

В Сараево она провела много вечеров при свете свечей и в обществе корреспондента New York Times Джона Бернса: «Я как сейчас вижу перед собой ее барсучью прическу». Сам Бернс чуть не умер от рака, и они обсуждали то, как стереотипы усиливают страдания от болезней. Бернс рассказывал ей о враче, который придерживается позиции, что дух сильнее материи, который дал ему мелки для рисования и призывал «сделать рак своим другом». Бернс и Зонтаг рассмеялись. Однако Бернс признался, что, когда заболел, думал, что «Господь его наказал за неверие». И «Сьюзен поняла, что я имел в виду под мыслями о том, что рак – это наказание»[1526].

Рак не был наказанием за неверие в Бога. Но мог быть наказанием за неверие в науку, и даже пренебрежительно относившаяся к состоянию своего здоровья Сьюзен прекрасно знала, что курение является опасным. В 1993-м ей позвонил бразильский репортер с вопросом о том, какую марку сигарет она курила во время интервью. Репортер вспоминал: «Она страшно разозлилась и заявила, что ей не стоит предоставлять ему эту информацию, у нее был рак, и она не хотела, чтобы люди узнали, что она все еще курит»[1527]. Она курила по меньшей мере две пачки в день, а когда в обществе к ней приближался фотограф, тут же передавала свою сигарету Карле. «Она засовывала мне в ладонь сигарету, даже если в тот момент я сама курила»[1528].