Susan Sontag. Женщина, которая изменила культуру XX века

Коннектикутский университет, в отличие от Чикагского или Калифорнийского, был довольно скромным вузом. В 1881-м он открылся как Сельскохозяйственная школа Сторрс, а статус университета получил всего за 14 лет до того, как в нем появилась Зонтаг. Сторрс был городом «на перекрестке дорог… в середине кукурузного поля, – говорил ее коллега по аспирантуре Харди Франк. – В городке не было даже аптеки, а здания самого университета были построены не из камня или кирпича, а представляли собой сборные дома из гофрированного железа», – рассказывал Франк.

Однако государство вкладывалось и строило настоящий университет на основе школы, в которой ранее максимум «обучали грамоте сельскохозяйственных рабочих». По словам Франка, студенты и преподаватели были «очень головастыми, интересными людьми, находящимися на старте карьеры»[359]. Недавним выпускникам университета предлагали вести курсы у первокурсников, в результате чего Сьюзен, которой было всего двадцать, стала «самым молодым преподавателем колледжа в США»[360].

Позднее Зонтаг редко упоминала о времени, проведенном в Сторрсе. В тот период она не вела дневник, и единственное объяснение тому, почему она попала в этот вуз, можно прочитать в одном из писем к Милдред. «Я знала, что попасть в Гарвард-Радклифф крайне сложно, и понимала, что обучение в Чикаго (не то что это плохой университет, а потому что я не отучилась положенные четыре года) не дает мне конкурентных преимуществ по сравнению с другими, и, следовательно, решила, что мой единственный шанс – это кафедра английского языка. В качестве доказательства своей компетентности я могу привести опыт годовой работы преподавателем на полставки, присовокупив к нему короткий опыт работы в студенческие времена»[361].

Когда Сьюзен начала обучение в аспирантуре Сторрса, ее сыну Давиду не исполнилось и года. С понедельника по пятницу Сьюзен жила в женском общежитии и возвращалась домой только на выходные. Всю свою жизнь она стремилась привлечь к себе внимание Милдред, которую можно назвать «матерью на полставки». «Когда я была ребенком, то крайне редко ее видела, – говорила Зонтаг после смерти матери. – Она отсутствовала практически постоянно»[362]. И в то же время Сьюзен сама далеко не всегда была рядом с сыном.

ОНА «ИСПОЛЬЗОВАЛА ОБУЧЕНИЕ КАК ВОЗМОЖНОСТЬ УБЕЖАТЬ, – ГОВОРИЛ ФРАНК. – УСКОЛЬЗНУТЬ ОТ ЗАСАСЫВАЮЩЕЙ ЗАБОТЫ О РЕБЕНКЕ».

В 1954 году ее приняли на кафедру английского языка в Гарварде, хотя, как она писала матери, английский язык «никогда не казался мне достаточно серьезным и легитимным предметом академической работы». Это была «область, привлекающая огромное количество несерьезных студентов. Английский как предмет очень легкий по сравнению с математикой, антропологией, физикой или историей»[363]. Она и впрямь была крайне недовольна выбранным предметом. «Я ненавидела последние годы обучения, – говорила Сьюзен матери в 1955-м. – Все было скучно, пусто, до смешного легко». Кроме этого, она не упомянула о том, что в Гарварде она столкнулась с проблемой, с которой до этого еще не сталкивалась в других университетах, а именно с женоненавистничеством. Минда Амиран говорила, что на английской кафедре сложилось «исключительно неблагоприятное отношение к женщинам. Там практически женщин не было. Их просто не принимали»[364].

Амиран была одной из немногих женщин, которым удалось получить работу на кафедре. Она помнила Сьюзен еще по Чикагскому университету и была очень рада снова встретиться в Гарварде. Они стали близкими друзьями и вдвоем переживали пренебрежение в преподавательских кругах. Сексизм был совершенно оголтелым, и мужчины считали, что женщины-жены способны только на то, чтобы разносить канапе во время приемов, что, по воспоминаниям Амиран, жена профессора Риффа беспрекословно выполняла. Уважаемый профессор Гарри Левин однажды сказал Сьюзен, что не «верит» в женщин-аспиранток, что помогло ей принять решение уйти с кафедры филологии, к которой она и без того не испытывала уважения[365]. В начале осеннего семестра 55-го она два дня поприсутствовала на лекциях по английскому языку, «почувствовала скуку и омерзение» и буквально «бросилась» на кафедру философии и попросила убежища у гораздо более симпатичного ей заведующего кафедрой Мортона Вайта, который моментально увидел в ней «большой ум и огромный, не по возрасту, багаж знаний». Эта кафедра подходила Сьюзен гораздо больше.

Сразу после перехода на другую кафедру Сьюзен написала своей матери: «Я абсолютно счастлива, и в первый раз за все это время аспирантура не кажется мне каторгой».