Susan Sontag. Женщина, которая изменила культуру XX века

Несмотря на то что Рифф позднее утверждал, что совершенно не подозревал, что это случится, он наверняка предчувствовал, что что-то должно произойти. С июля он жил в Калифорнии, потому что стал адъюнкт-профессором в Беркли. Он писал ей письма, «полные злобы, отчаяния и чувства собственной правоты. Он говорил о моем преступлении, моей глупости, моей блажи, моей прихоти»[444]. Давид рассказывал: «Если он – и я не знаю, делал ли он это или нет, – если он и считал, что когда она вернется в Калифорнию, то все будет хорошо, то он себя сильно обманывал»[445]. Но в письме приятельнице его матери по Чикаго Джойс Фарбер Филип писал: «Ну и жестокий и безжалостный у Сьюзен характер, она полгода в Европе вынашивала свой секрет и в счастливый и прекрасный день своего возвращения сообщила обо всем любящему мужу и сыну»[446].

Несмотря на это, содержание и тон письма, переданного Зонтаг своему мужу, были очень мягкими. Она описывала свое разочарование институтом брака в общем и ни в чем его не винила. О себе писала, что «внутри старой мертвой ткани появляется новое, живое и креативное «я», но это «я» еще должно родиться».

«Я не хочу быть замужем, по крайней мере на условиях, которые есть в этом браке у меня (и у тебя). Я ненавижу выборочность, право владения, которые сопутствуют институту брака, – каждая пара варится в своем собственном, отличном от других котле, блюдет только свои интересы… Может быть, если бы я, в смысле мы, понимал бы брак по-другому с самого начала… Быть может, если бы я (мы) не были такими романтиками, так влюбленными в представление о любви. Супружеские измены, цивилизованные договоренности, брак ради удобства и просто дружба – все это случается и все это работает. Но ведь это все не для нас с тобой, верно? Мы такие легко ранимые, сентиментальные, застенчивые…»

В этом письме она обращается к образу перерождения. «Я чувствую, что во мне расцветает призвание, – пишет она. – Я хочу быть свободной. Я готова заплатить цену, в смысле своего собственного счастья, для того, чтобы быть свободной. Увы, я и тебя должна заставить страдать»[447].

Это было письмо, приглашающее цивилизованно решить вопрос развода. Сьюзен упомянула о «красоте и соблазнительности дома в Беркли», в котором жили Филип, Давид и Роуз. Ей нравилось калифорнийское тепло. Ее семья была рядом со всеми вытекающими положительными и отрицательными последствиями. Ей надо было думать о судьбе Давида. Она сделала излишне оптимистичный шаг и, несмотря на то, что писала матери, решила остановиться в доме Филипа в Беркли в то время, пока шла процедура развода. Их отношения стали напоминать сцены ссор евреев-интеллектуалов из фильмов Вуди Аллена. Дошло до кулаков, когда они делили, кому достанутся старые номера Partisan Review[448].

Последней каплей был вечер, когда Роуз приготовила свое коронное блюдо – жареную курицу. Филип обвинил Роуз в том, что она пытается его отравить, стал вести себя «совершенно истерично» и «дико угрожал», как рассказывал Давид. Сьюзен вызвала полицию, которая отвезла их всех на другую сторону залива в Сан-Матео, где жили Нат и Милдред. Позднее, когда Сьюзен пересказывала эту историю, она говорила, что взяла с собой «отравленную» курицу, которую они съели в полицейском автомобиле: «Мы же не успели поесть. Давид был голодным. Конечно, я захватила с собой курицу»[449].

Как потом утверждал сам Филип, он тогда временно потерял рассудок. «Это был очень, очень тяжелый период, – вспоминал Давид. – Как бы сказали в XIX веке, у него рассудок помутился». Размышляя о браке своего отца, Давид говорил, что, несмотря на то, что позднее Филип долго был женат на другой женщине, «он был волком, однолюбом, находившим партнера на всю жизнь. Мне кажется, что у него была всего одна любовь»[450]. Сьюзен вернулась в свою семью, из которой сбежала 10 лет назад. Она сняла небольшую квартиру в Сан-Матео и проводила время с родственниками, которых давно не видела. Она возобновила отношения с Джуди, которая незадолго до этого окончила Беркли и работала.

«ОНА БЫЛА ТАКОЙ НЕСЧАСТНОЙ, И МНЕ ХОТЕЛОСЬ, ЧТОБЫ ОНА ХОТЬ КАК-ТО РАССЛАБИЛАСЬ, – ГОВОРИЛА ДЖУДИ. – ПОЭТОМУ Я НАУЧИЛА ЕЕ КУРИТЬ. ЭТО САМОЕ ПЛОХОЕ, ЧТО Я СДЕЛАЛА В СВОЕЙ ЖИЗНИ»[451].