Susan Sontag. Женщина, которая изменила культуру XX века

Напряжение между реальностью ее жизни и тем, как она представляла себя окружающим, проявилось и в отношении к сексуальности. Она обрела счастье с Ирэн, отбросила «незаконченное, изуродованное «я», существовавшее до начала разнузданности», и стала наконец той, которой мечтала стать.

Однако это самое, родившееся после разнузданности «я» на людях не выставлялось. В письмах к Джуди Ирэн превращалась в «Карлоса»:

«Ничего особенного не происходит, хожу на работу, занимаюсь любовью, смотрю кино, играю в шахматы. Не знаю, как долго продолжится этот роман, может, несколько лет. Я полностью исключаю вероятность брака, и Карлос со мной согласен. Но он может перестать быть доволен нашей договоренностью после возвращения Давида… Очень боюсь того, что тогда он поднимет вопрос о свадьбе, против которой я всей душой. Если до этого дойдет, то я перестану с ним встречаться. Наверное, все это говорит о том, что я люблю его меньше, чем он любит меня. Так оно и есть. Но я очень в него влюблена, он – это все, что мне нужно сейчас в человеке…»[495].

Из письма следует то, что Давид был в Калифорнии, где жила Джуди, следовательно, Сьюзен боялась, что информация об Ирэн могла бы дойти до Филипа. Возможно, Сьюзен опасалась, что неосторожное слово может закончиться судом об опеке ребенка (и действительно, вскоре Филип судился с ней именно по этой причине). Сьюзен в течение многих лет обманывала сестру, с которой виделась не часто. Она обманывала ее и после того, как Давид вырос, и Джуди узнала о том, что ее сестра – лесбиянка, незадолго до ее смерти. «Какая я была глупая», – корила она себя и в оправдание добавила, что Сьюзен «постоянно рассказывала» ей о своих романах с мужчинами[496].

Сьюзен скрывала свою сексуальную ориентацию от Джуди и по совершенно непонятным причинам скрывала от своих близких друзей то, что у нее есть сестра. «Первые шесть лет нашего знакомства с Сьюзен, – говорил Дон Эрик Левин, который встретился с Зонтаг в начале 1960-х, – в том числе в течение трех лет, когда я жил у нее дома, я и понятия не имел, что у нее есть сестра. Она о ней никогда не упоминала». При этом они со Сьюзен подробно обсуждали детство. «Я слышал много историй, узнал о множестве ее внутренних мотиваций, знал о властной матери, проводящей массу времени у нее в кровати, но не слышал ни слова о сестре». Минда Амиран была ее ближайшей подругой в Кембридже и «никогда не слышала о том, что у нее есть сестра. Об этом я узнала гораздо позже». При этом Амиран подчеркивала, что они с Зонтаг «говорили обо всем на свете».

Это нельзя назвать видением разделенного мира, которого придерживались гностики, или платоновской идеей о различиях объекта и его сравнения, или фрейдистской интерпретацией снов. Это была привычка все раскладывать по разным полочкам, которую Сьюзен унаследовала от матери. С одной стороны – легкоранимое «я». С другой – поведение «я» и надевание маски для того, чтобы скрыть свою ранимость, как писала Сьюзен в 1959 году. («Мое желание писать связано с моей гомосексуальностью. Моя индивидуальность нужна мне как оружие для того, чтобы бороться с оружием, которое общество направляет против меня».) В ее дневниках очень подробно и честно описано то душевное неудобство, которое Зонтаг испытывала от этого разделения. В 1968 году она писала, надеясь на то, что «когда-нибудь кто-нибудь, кого я люблю и кто любит меня, прочитает мои дневники + почувствует, что еще лучше меня понимает»[497].

Сьюзен всегда верила в предсказание Харриет о том, что ей суждено вершить великие дела. Даже когда Сьюзен было 14 лет, в своих дневниках она писала, обращаясь к биографам: «Если бы я хотя бы на минуту перестала писать для будущих поколений и в моих текстах появился бы какой-то смысл!!!»[498] В эссе 1962 года Зонтаг задается вопросом о том, почему дневники писателей являются такими интересными, и отвечает на него: частично потому, что в дневниках «мы читаем слова писателя от первого лица, мы видим его спрятанное за маской эго». Видимо, она подозревала, что ее собственные дневники очень хорошо покажут отличие между ее собственным эго и прикрывающей его маской. «Неужели всегда хотят только правды? – спрашивает она в 63-м. – Стремление к правде не является постоянным, это всего лишь необходимость отдохнуть и сделать передышку»[499]. Зонтаг будет прятаться на публике, а открывать и изливать свою душу – в дневниках, написанных для неизвестного читателя.

В начале 60-х Зонтаг работала над романом «Благодетель». Она была недовольна современной прозой, и ее заинтриговал французский nouveau roman – жанр, в котором была сделана попытка освободить роман от традиционных составляющих (сюжет и герои), чтобы отобразить фрагментарную природу современного существования. Подобные романы изображали «жизнь среди руин».