На мгновение она испугалась, не ожидая увидеть кого-либо в темноте. Когда ее глаза привыкли, она узнала стоявшую перед ней фигуру. Затем застенчиво произнесла:
– Здравствуйте, доктор Шнайдерман.
Гэри мельком увидел помещение за ее спиной – точную копию дома, в котором он уже однажды бывал.
– Здесь создали естественные условия, – почти гордо сказала женщина. – Чтобы поймать
– Так они вам говорят?
– Так они поступают.
– И вы в это верите?
– Я хочу верить.
Ее глаза сверкали в глубоких тенях коридора. Шнайдерману хотелось схватить ее, заставить выслушать, проникнуть за те стены, которые она позволила другим воздвигнуть вокруг себя.
– Возвращайтесь к… терапии, – он чуть не сказал «ко мне».
Карлотта печально улыбнулась.
– Вы как ребенок, доктор Шнайдерман. Вечно хотите того, чего не можете получить.
– Карлотта, – хрипло произнес он, – в глубине души вы знаете разницу между реальностью и фантазией.
– Я не понимаю, о чем вы.
– Они мошенники.
Карлотта сердито отвернулась.
– Вы все повторяете одно и то же, – сказала женщина. – И я даже не понимаю зачем.
– Разве не понимаете?
– Нет.
– Потому что я забочусь о вас.
Она рассмеялась, резко и неожиданно, но без злобы.
– Вы мне очень дороги, Карлотта.
Женщина казалась встревоженной. Она отступила назад, поплотнее заправила блузку в юбку, затем снова посмотрела на доктора в замешательстве.
– Что ж, вы очень странный человек, доктор Шнайдерман, – сказала она.
– Я просто не хочу, чтобы вы замыкались в себе, – сказал он. – Иногда нужно наладить контакт хотя бы с одним человеком, иначе теряется связь с реальностью.
– Я пыталась, – с горечью сказала Карлотта. – И что из этого вышло? Джерри не отвечает. Для меня он все равно что мертв.
– Но не все такие, как Джерри. Иногда нужно тянуться, несмотря на боль и страдания…
– На что вы намекаете, доктор Шнайдерман?
– Я говорю о том, – сказал он, собрав остатки достоинства, – что мы с вами можем установить такой контакт.
Карлотта молчала. Ее черные глаза по-звериному блестели в темном коридоре.
– Я не хочу вступать в контакт, – сказала она.
– Вы понимаете, о чем я?
Это был тупик. Шнайдерман больше не мог читать по ее лицу. Он перестал сдерживать свои чувства. В присутствии Карлотты они полностью им овладевали. Шнайдерман никогда еще не чувствовал себя таким одиноким. В одно мгновение он понял, почему доктор Вебер научился не обращать внимания на человеческие эмоции в общении с пациентами. Подобные боль и изоляция от нее были невыносимы.
– Я ценю вашу заботу, – сказала Карлотта со странной категоричностью.
– Хорошо, – недоуменно ответил доктор Шнайдерман. – Наверное, именно поэтому я и пришел. Убедиться, что вы все поняли.
Не говоря больше ни слова, Карлотта открыла дверь и вошла в камеру. Тяжелая дверь захлопнулась, автоматически закрывшись на замок. Но перед этим Шнайдерман увидел ее, и это видение мучило его во сне. Очертания ее фигуры в красивой блузке и юбке, одинокой женщины в своем выдуманном мире. Эти пронзительные глаза, столь же беспомощные, сколь и демонические, уничтожали все остатки его независимости. Теперь Гэри понимал, что их судьбы переплелись. Он глупо, неуклюже шагнул назад, пытаясь найти выход из коридора.
Час спустя Шнайдерман терпеливо слушал, как мужчина с ожирением объясняет, что он не смог удержаться и заказал в ресторане самый большой десерт. Но внутренним взором Шнайдерман видел Карлотту, ее едва различимую под блузкой фигуру и ее горящие черные глаза.
Слушая монотонный монолог тучного мужчины, Шнайдерман открыл для себя истину психиатрии, которая приходит только с опытом. Некоторые пациенты, несмотря на все старания соблюдать дисциплину, могут наскучить, разозлить и показаться совершенно несносными. Встревоженный этим открытием, Шнайдерман с новой силой постарался помочь сидящему перед ним человеку.
Поздно ночью Шнайдерман курил в своей комнате общежития и размышлял о том, что всего несколько месяцев назад для него не существовало такого понятия, как чувства. Психиатрия была спокойной, точной дисциплиной, хирургией разума. Но теперь он понимал, что ни один человек не застрахован от своих чувств. Ему надо было разобраться в деле Моран и во всем, что оно для него значит, или он навсегда потеряет свою психологическую независимость.