Сущность Альфы (СИ)

Стол, на котором оперировали Дейдару, стоял почти посредине, чуть дальше от двери, а над ним висел круг с несколькими лампами, которые светили слишком ярко, от чего блондину приходилось щуриться. Гудение, попискивание, шорох, шипение приборов тоже мешали сконцентрироваться, тем более что Наруто приходилось постоянно одергивать себя, чтобы не концентрироваться на бегущей зеленой линии, которая вздрагивала от каждого слабого толчка сердца его брата, рисуя низкую амплитуду сокращений мышц. В палате не пахло ничем, пока что, но, как понимал блондин, вскоре воздух наполнится ароматом крови, что, наверное, все-таки плохо для него, хотя сам Намикадзе мог бы сказать, что в тот же момент это и хорошо, потому что ради своей цели он собирался использовать даже такую мелочь, как запах крови. Изредка цокали инструменты, а Цунаде приглушенно раздавала какие-то распоряжения своей ассистентке, явно действуя целеустремленно, слажено и спешно. Наруто понимал, что альфе тяжело, ведь такие операции не проводятся вдвоем, но никого больше в палату просто нельзя было впускать, даже их родители благоразумно были оставлены в общем зале ожидания и не допущены в коридоры родильного отделения. Только Гаара и отец, хотя сам Наруто был против присутствия последнего, но Минато был непоколебим, а времени спорить с отцом, который был не менее упрям, чем он сам, у блондина не было.

Цунаде нервничала – Намикадзе это чувствовал, поскольку биополе альфы дрожало и было каким-то не слаженным, вихрастым, беспокойным, но сама женщина была полностью сконцентрирована, так что состояние её биополя можно было списать на то, что рядом находились два сильных альфы, один из которых постоянно держал свое биополе открытым. Да, то, что Итачи был открыт, тоже могло сыграть свою роль: или плохую, или хорошую, - так что, поразмыслив пару минут, Наруто забросил это дело, анализ обстановки, понимая, что, по сути, это ему ничего не даст. Сейчас перед ним стояла более важная задача: ослабить свои внутренние барьеры настолько, чтобы сущность не вырвалась, поддерживать их некоторое время в таком, полураскрытом, состоянии и при этом не упустить тот момент, когда ему нужно будет вмешаться. Сложно, но он много практиковался, пробовал, пытался, экспериментировал, хотя неудач, конечно же, было намного больше, нежели успехов, но сейчас у него будет только одна возможность и один шанс, так что ни на пробы, ни на опрометчивость, ни на медлительность, ни на ошибки права у него не было.

Наруто почувствовал, когда атмосфера вокруг изменилась, будто отдаленный звон, который утих так же молниеносно, как и прозвучал, но определить его источник альфе не составило особого труда – это был звук вибрации уз Пары. Пришлось сделать несколько шагов вперед, сойти с выбранного места, изменить позицию, а ведь она была такой выгодной, так он мог наблюдать за всем и контролировать все, и встать почти за спиной Учихи, чтобы отвлечь Дея от супруга, который так не вовремя что-то затеял, и обратить его внимание на себя. Сложно смотреть брату в глаза и видеть в них безнадежность и надежду в одночасье. Нет, это не игра света, не вымысел и не действие анестезии – Дейдара понимал, что умирает, но надеялся, цеплялся, боролся, чтобы узреть тот миг, когда им поднесут их мальчиков. Наруто ответил на этот взгляд с пониманием. А что он мог ещё? Говорить он не решался, боясь чем-то или как-то помешать врачу, прикоснуться ментально к брату альфа тоже не мог, ведь биополе омеги разрушено, и только тонкая оболочка вокруг живота, с которой и были соединены энергетические нити Итачи, ещё держалась, только так – взглядом, хотя, честно признаться, он никогда не был мастером утешения.

Себя Наруто никогда не жалел, ненавидел – да, проклинал свою силу, злился, выходил из себя, впадал в апатию, сокрушался, боролся, зубами вырывал контроль над своим телом у собственной сущности, но он никогда себя не жалел, как не жалел и своих друзей. Жалость – это слабость, утешение – способность разделить чужую боль, что дано далеко не каждому, например они с Собаку никогда не жалели и не утешали: ни себя, ни друг друга. С Гаарой он привык говорить прямо, называя все вещи своими именами, какими бы они ни были. Наверное, за пять лет отшельничества он все-таки эмоционально огрубел, хотя трудно называть себя отшельником, когда ты посещаешь университет и снимаешь шлюх в самых грязных закоулках Лос-Анджелеса, неуместно, глупо и схоже с самообманом, но то, кажется, была другая жизнь, в которой никому не было дела до его эмоций, а вот с родителями, братом, родней, даже с любимым человеком он боялся быть искренним. Нет, злобу он ни на кого не таил, понимая, что его сила, его способности, его сущность пугают, заставляют сторониться, делать ошибки, и его в том числе, и в кругу его знакомых было не так много людей, особей, которые его не боялись, а ещё меньше – которые пытались его понять.